Ирина Еленевская

Воспоминания

Часть III. Жизнь русской эмиграции в Швеции

1-го июля 1944 года мы вторично вступили на шведскую территорию, чтобы окончательно поселиться в Стокгольме.

Вместо окутанного холодным туманом города, который мы увидели, после того как сошли с парохода 5-го декабря 1939 года, пред нами предстала во всей летней красе шведская столица и я невольно вспомнила восхищение моего отца прекрасным Стокгольмом. Когда ему приходилось ездить на континент в летнее время, он старался всегда ехать пароходом от Петербурга до Стокгольма, а затем уже брать поезд на Париж.

Стокгольм особенно хорош летом, потому что главную его прелесть составляют не красивые здания, а расположение города на островах, утопающего в зелени своих живописных парков и скверов. В противоположность Гельсингфорсу, в котором много прекрасных зданий, преимущественно в стиле ампир, роднящих его с Петербургом, в Стокгольме красивые, стильные постройки наперечет: королевский дворец в строгом стиле раннего ренессанса, очаровательный особняк дворянского собрания в стиле позднего ренессанса, ратуша в холодном, но по своему не лишенном прелести северном стиле, вот можно сказать и все. К этому надо прибавить загородные резиденции, как королевский дворец на Дротнинггольме, особняк художника Принца Евгения на Вальдемарсудден, который высокопарно называют тоже дворцом, затем королевская резиденция в парке Гага, со своим очаровательным павильоном Густава III, которая теперь предназначена для официальных представителей иностранных держав, посещающих Швецию. Первым в ней останавливался Хрущев.

И по духу Стокгольм колоссально отличается от Гельсингфорса. Вместо памятника Императору Александру II на главной площади финляндской столицы, говорящего о чувствах преданности к императорскому дому со стороны финляндского народа, пока неудачная политика последних двух царствований ни подорвала этих чувств, в Стокгольме, не успеете вы сойти с парохода чтобы направиться к центру города, как вы увидите в начале парка Кунгстредгорден памятник королю Карлу XII, показывающему протянутой рукой на восток: с востока исконный враг угрожает Швеции. И по сей день, независимо от политического режима, господствующего в России, врожденная глубокая антипатия ко всему русскому живет в душе шведского народа. И это не только потому, что никогда не зажила рана, нанесенная поражением под Полтавой, которое явилось закатом мирового могущества Швеции, но потому, что разница по существу между славянством и скандинавизмом представляет из себя пропасть, которую ничем нельзя заполнить. Во всех духовных областях русские и шведы думают и особенно чувствуют по-разному.

Недаром русские себя всегда нехорошо чувствовали в Швеции. Помню как отец еще рассказывал, как назначение русских дипломатов в Миссию в Стокгольме рассматривалось как своего рода ссылка и получившие такое назначение сразу же осведомлялись, когда можно ожидать перевода из Стокгольма на другой пост. И это понятно, если учесть, что помимо разного миросозерцания, шведы до годов после второй мировой войны отличались исключительным провинциализмом, интересуясь только своими чисто шведскими делами и выказывая недоброжелательное отношение ко всему иностранному. Только наплыв беженцев после второй мировой войны несколько расширил их кругозор, но и ему не удалось преодолеть отчужденности к иностранному и трудно иностранцу, в особенности латинского или славянского происхождения, войти в более тесный контакт с отдельными шведами. И хотя шведы выступают ярыми противниками расовой дискриминации в других странах, сами они, как в этом признаются даже некоторые шведские журналисты, проводят на практике резкую дискриминацию не только по отношению к людям других рас, но даже по отношению к своим же скандинавам, как-то датчанам и норвежцам.

Поэтому неудивительно, что в период большого беженства из России после прихода к власти большевиков очень мало русских осело в Швеции. В то время многие русские беженцы, в особенности имевшие недвижимую собственность, осели в Финляндии. Через Швецию только проезжали, направляясь главным образом во Францию, но также в Чехословакию и Германию, где создались крупные центры русского рассеяния.

В Швеции русская колония состояла главным образом из русских женщин, вышедших еще до революции замуж за шведов, имевших предприятия или служивших преимущественно в качестве технических руководителей в России. Затем остались после крушения императорского режима дипломатические и консульские представители России в Стокгольме, в первую очередь последний русский Генеральный консул Броссэ с семьей.

Среди проживавших в Стокгольме русских выделялся имевший большие связи в шведском обществе бывший преображенец, полковник В. В. Гаугер. Он был приглашен для преподавания французского языка к наследнику королевского престола и это раскрыло ему двери в высшее шведское общество, чему способствовала его исключительно представительная внешность.

Центром русских была православная церковь, бывшая до революции посольской и помещавшаяся в частном доме. К нашему приезду в Стокгольм приход возглавлялся о. Стефаном Тимченко, в прошлом русским офицером, участвовавшим в белом движении на юге России, и окончившим юридический факультет пражского университета и Духовную Академию в Париже. Диаконом был бывший подпрапорщик гвардейского Московского полка о. Владимир Илиинг, а псаломщиком служил с 1914 года И. И. Баранкеев. Он организовал из любителей очень приличный хор, который значительно улучшился с приездом русских эмигрантов из Финляндии. Этих последних прибыло значительное число, некоторые по визам, а большинство в качестве беженцев, в особенности из прежних офицеров, после выдачи в Гельсингфорсе двадцати финских граждан, как финляндского, так и русского происхождения, большевистским властям.

При церкви имеется библиотека, которой заведовала Л. И. Петрова, вдова музыканта симфонического оркестра, певшая также в церковном хоре. Она очень внимательно относилась ко взятым на себя обязанностям и библиотека постоянно пополнялась новыми книгами как эмигрантских, так и советских писателей, поскольку это позволяли ее скромные средства, состоящие из пожертвований и небольших взносов за абонируемые книги.

Одна из богатых прихожанок предоставила в распоряжение прихода участок на берегу озера с постройками в 100 километрах от Стокгольма, в которых настоятель устроил летний пансион. В нем прихожане могут получать комнаты и стол по умеренной цене, но при некоторой самодеятельности: они должны сами убирать свои комнаты и если нужно их отапливать, носить из колодца воду и помогать заведующей по кухне.

Таким образом, со времени революции и до нашего переезда в Швецию жизнь русской колонии сосредотачивалась вокруг церкви. В ее пользу, по инициативе Приходского Совета и четы Броссэ, ежегодно устраивался вечер в самом нарядном отеле города, в предназначенном для таких празднеств «Зеркальном зале». Сперва ставилась музыкально-вокальная программа, а затем следовал ужин с лотереей и танцами. На этих вечерах появлялась иногда сама королева, очень благосклонно относившаяся к русским эмигрантам.

Но каких-нибудь благотворительных или политических русских организаций не существовало, как и не было любительской драматической труппы. Таковая появилась с прибытием членов гельсингфорских драматических кружков, как-то упоминаемого во второй части этих воспоминаний Щепанскoго, А. Л. Ваумгартена, О. В. Потоцкой и др. Они составили ядро драматической труппы и привлекли имевшиеся в Стокгольме таланты, как-то б. моряка Романа, исключительно одаренного артиста, молоденькую Елизавету Герсдорф, приехавшую с семьей из Германии и ставшую затем артисткой на первых ролях шведских театров и др.

Ввиду немногочисленности русской колонии, спектакли можно было ставить лишь раз в год, но зато зала была всегда переполнена и спектакли шли с громадным успехом.

Из-за немногочисленности колонии нельзя было открыть русского клуба, которого очень не хватало после Гельсингфорса. Материальное положение беженцев, которым перед этой вторичной эмиграцией удалось наладить жизнь в Финляндии, тоже было не из блестящих. Правда шведские власти шли навстречу пожилым эмигрантам, беря их на так называемые архивные работы, т.е. давая им работу более или менее по специальности, иногда высококвалифицированной, при разных учреждениях, но оплачивая минимально их труд, так что их заработок равнялся прожиточному минимуму. Но эмигранты младше 55 лет должны были сами приискивать себе заработок и большинству пришлось взяться за физическую работу, в первую очередь за мытье посуды и чистку картофеля в больших ресторанах.

Вопрос с квартирами стоял и продолжает стоять очень остро в Швеции, так что получить хотя бы маленькую квартиру в одну или две комнаты считается неслыханным счастьем, и большинство новоприбывших жили вначале по пансионам или меблированным комнатам.

Муж и я получили комнату в маленьком пансионе в центре города, где и прожили первые семь лет нашего пребывания в Стокгольме, в то время как наша обстановка, пересланная моей матерью из Финляндии, стояла на складе. Наше материальное положение позволяло нам вести этот беззаботный образ жизни. Швейцарское Министерство Иностранных Дел утвердило мой перевод на постоянную службу в своей Миссии в Стокгольме. Мужу удалось получить место заведующего портняжной мастерской в одной фирме химической чистки, благодаря рекомендациям, которые он получил от магазинов готового платья, на которые он работал в Гельсингфорсе, а в 1949 году он открыл свой магазин химической чистки с починками в компании с одним шведом, служившим только подставным лицом, так как иностранцы не имеют права открывать свои предприятия в Швеции. После получения нами шведского подданства в 1952 году, муж выкупил своего компаньона и стал полным хозяином в своем деле.

Вопрос подданства был всегда очень болезненным для меня с мужем, так как мы знали, что мы до смерти останемся русскими, а принятие иностранного подданства из соображений личной выгоды казался нам не порядочным по отношению к стране, которая приняла бы нас в число своих граждан. Это особенно остро ощущалось в Финляндии, с одной стороны, потому что мы не особенно верили в прочность ее самостоятельности, что и оправдалось, так как в настоящее время Финляндия самостоятельна поскольку это устраивает ее могущественного соседа. С другой стороны, при получении финляндского гражданства надо было торжественно отречься от своей прежней родины и принести присягу новой.

В этом отношении в Швеции дело обстояло гораздо проще. Прожив в стране семь лет – лишь скандинавам было достаточно пяти лет – можно ходатайствовать о принятии в шведское подданство и если вас находят этого достойным, после наведения соответствующих справок, вам просто вручается свидетельство о подданстве, за которое вы уплачиваете гербовый сбор и после этого начинаете пользоваться всеми правами шведского гражданина. Помимо материальных соображений на нас повлияло и убеждение, что на наш век, увы, большевистского режима в России хватит, а при нем мы не можем считать ее своей родиной так, как мы это понимаем.

В 1951 году нам удалось, наконец, получить квартиру в одном из живописных предместий Стокгольма. Это было чрезвычайно во время, так как наша хозяйка пансиона вынуждена была его закрыть по состоянию своего здоровья.

Предвидя, что нам в этой квартире придется доживать свой век, мы обставили ее с особенной любовью, пополнив пересланную из Финляндии обстановку и сделали ее русским уголком, в котором охотно принимаем близких нам по духу соотечественников.

* * *

Дело Хаджи-Лаше.

Хотя, как упоминалось выше, в первое время после революции в Швеции не существовало ни благотворительных, ни политических организаций, в 1919 году два проживающих в Стокгольме русских офицера эмигранта решили создать объединение, имевшее целью убийство видных большевиков. Эти два офицера были полковник Хаджи-Лаше, с Кавказа, и Генерал Гиссер, принявший от советской власти назначение консулом в Стокгольме, чтобы таким образом выехать из России. По прибытии в Швецию он не занял консульского поста. Хаджи-Лаше и Гиссер привлекли в объединение нескольких морских офицеров.

Полковник Хаджи-Лаше, как настоящий кавказец, был полон романтизма и решил обставить основание объединения очень торжественно. Все участники должны были подписать собственной кровью клятвенное обязательство посвятить себя жестокой борьбе с большевиками.

Хаджи-Лаше жил на даче под Стокгольмом со своей любовницей шведкой, которая отдала это обязательство своей сестре для помещения в ее банковский сейф.

В 1919 году два большевика занимались в Стокгольме слежкой за представителями эмиграции, а именно Левицкий и Ардашев. Этот последний жил в лучшем стокгольмском отеле, Гранд Отель, наблюдая за находившимися там проездом представителями аристократии и финансового мира и ведя среди них пропаганду в пользу советской власти.

Объединение контрреволюционеров, со своей стороны, заставляло своих жен входить в контакт и кокетничать с Левицким и Ардашевым. Первому одна из жен предложила поехать покататься за город и завезла его на дачу Хаджи-Лаше, где он и был убит, после чего труп был зашит в мешок с привязанным к нему камнем и потоплен в озере, на берегу которого стояла дача. Молоденькая дочь генерала Гиссера сумела заинтересовать Ардашева и привезла его на дачу, занимаемую ХаджиЛаше, где он также был умерщвлен. Его должны были тоже потопить в озере, но дело так затянулось, что выехали на лодке с трупом уже на рассвете. Находившиеся на озере рыбаки увидели, что из лодки выбрасывают большой тюк в озеро и дали знать об этом полиции. В это время приятель Ардашева, Александров, со своей стороны известил полицию, что Ардашев не вернулся с катанья вечером, хотя у них было об этом договорено.

Полиция выловила оба трупа из озера и пришла на дачу к Хаджи-Лаше, откуда была лодка, с которой были сброшены трупы, и арестовала находившихся там четверых человек, среди них и шведку, любовницу полковника.

Сестра этой последней, думая, что она сможет ей этим помочь, представила хранившееся у нее в сейфе клятвенное обязательство в полицию и все его подписавшие были арестованы и преданы суду.

Началось длительное разбирательство дела, во время которого выяснилось, что Хаджи-Лаше захватил чековую книжку Ардашева с тем, чтобы, как он говорил, переслать эти деньги русским организациям.

Хаджи-Лаше был приговорен к пожизненному заключению, равняющемуся в Швеции 12 годам, другие участники объединения на сроки от 6 до 8 лет. Вообще полиция очень хорошо относилась к заключенным и даже им помогала на допросах. Так, когда 18-летнюю дочь генерала Гиссера спросили на допросе, знала ли она, когда ехала с Ардашевым на дачу к Хаджи-Лаше, что его там ждет смерть, полицейский, стоявший за стулом судебного следователя, сделал ей отрицательный знак и она отделалась всего шестью месяцами заключения.

* * *

Интернирование советских тральщиков в Швеции.

Приблизительно через двадцать лет после нашумевшей истории Хаджи-Лаше произошло сенсационное событие на русском горизонте в Швеции. 22 сентября 1941 года два советских тральщика типа «Ижора”, тоннажем в 100 тонн каждый, интернировались в Швеции. На обоих тральщиках было 64 моряка, из которых около половины до сих пор проживает в Швеции.

* * *

С прибытием нескольких офицеров из Финляндии в Швецию после подписания мирного договора между Финляндией и Советским Союзом, у них появилось желание хоть иногда объединяться и возобновить офицерские обеды. К этим нескольким присоединились еще два офицера, обосновавшихся в Стокгольме, а именно вышеупомянутый полковник В. В. Гаугер, Преображенского полка, и ротмистр А. А. Зиновьев, Конного полка.

В первый раз такой офицерский обед состоялся у капитана В. И. Гранберга, которому удалось переправить свои военные коллекции из Гельсингфорса в Стокгольм, а затем, когда мы получили квартиру, они имели место у нас. Но потом несколько морских офицеров стали устраивать товарищеский обед в день корпусного праздника 19-го ноября по новому стилю, и постепенно общие офицерские обеды прекратились.

Русское Национальное Объединение в Швеции.

Наконец в 1953 году появилось движение в среде русских эмигрантов, осевших в Швеции, и образовалось отделение РНО. Это произошло следующим образом.

Капитан II ранга Б. М. Четверухин обратился к латышскому эмигранту В. К. Муценек с проектом создать отделение РНО в Швеции и они вместе отправились для переговоров по этому поводу к вышеназванному ротмистру А. А. Зиновьеву.

К сожалению, Б. М. Четверухин, в прошлом блестящий офицер и кавалер Георгиевского оружия, очутившись в качестве эмигранта в Финляндии, не только поступил на службу в английскую разведку, но основал в Гельсингфорсе фирму, которая отремонтировала военные суда, остававшиеся в Финляндии, и лично отправил их в Кронштадт. Вследствие этого его сторонились и не принимали в члены Русской Колонии.

Во время войны, когда Финляндия воевала с большевиками в союзе с немцами, Четверухин был выслан из столицы в провинцию, откуда ему удалось переправиться в Швецию.

Андрей Александрович Зиновьев, к которому обратились Четверухин и Муценек, сын петербургского губернатора, родился 30-го сентября 1894 года.

Окончив специальные классы Пажеского корпуса 1-го октября 1914 года, он вышел в Конный полк, сразу отличился и получил золотое оружие.

После революции он находился в Эстонии, откуда уехал, как только закончилась война Армии ген. Юденича против большевиков. Он поехал сперва в Англию, а затем в Австрию и прожил в Вене четыре года до 1927 года. В Вене он познакомился с хорошенькой шведкой, Евгенией (Джен) Гернандт, дочерью майора шведской службы, и в 1926 году они поженились, а в 1927 году уехали в Тунис, где и прожили семь лет. Осенью 1933 года они вернулись на родину жены и обосновались в Стокгольме. Не зная шведского языка, А. А. Зиновьев нигде не работал первые восемь месяцев, а затем стал представителем английского издательства, издававшего книгу «Кто-кто в Европе”. Через некоторое время Зиновьев начал собственное издательское дело. Однако ему не повезло, так как его компаньон обокрал это издательство на 250.000 шведских крон.

Когда мы приехали в Стокгольм летом 1944 года и стали ходить в православную церковь, мы с мужем обратили внимание на мужчину среднего роста, с породистым лицом, который почти каждое воскресение приходил к обедне с девочкой лет шестнадцати и мальчиком лет восьми. Оказалось, это был русский эмигрант, ротмистр А. А. Зиновьев. Муж познакомился с ним на офицерских обедах, но личные отношения у нас завязались значительно позже, когда основалось отделение РНО в Швеции.

На учредительном Общем Собрании председателем правления был выбран А. А. Зиновьев и в правление вошли инженер П. М. Приклонский, окончивший образование в Швеции, В. К. Муценек, латышский эмигрант, адвокат по профессии, В. М. Четверухин, о котором я говорила выше, и еще четыре человека.

То, что В. М. Четверухин вошел в правление, удерживало некоторых эмигрантов, приехавших из Финляндии, записываться в члены Объединения.

Муж рассказал Зиновьеву про репутацию Четверухина в Финляндии и сказал, что он останется в членах Объединения только если этот господин уйдет из правления и, желательно, из самого Объединения.

Зиновьев был в затруднительном положении. Как-никак Четверухин был одним из инициаторов создания Объединения, и Зиновьев сказал мужу, что он постарается повести дело так, чтобы Четверухин сам ушел из правления, когда будут через год новые выборы.

На первом очередном собрании РНО собралось человек сорок с лишним. Пришли на него не только представители старой эмиграции, но и несколько бывших моряков с интернировавшихся тральщиков, о которых я говорила выше. Но они держались отдельной группой и ни с кем не знакомились, в то время как представители старой эмиграции, знавшие друг друга по церкви, подходили обменяться мнением о предстоящей деятельности новой организации в Швеции.

В качестве председателя А. А. Зиновьев открыл собрание и предоставил слово для доклада первому вице-председателю правления, латышу В. К. Муценек.

Муценек, говоривший по-русски почти без акцента, прекрасно владел словом и его доклад, посвященный внешней политике России за последние сто лет перед революцией и опровергавший агрессивность этой политики по отношению к другим странам, в которой иностранцы часто обвиняли Россию, был прослушан с большим интересом.

После доклада была подана чашка чая, за которой делились впечатлениями от доклада и говорили на злободневные темы.

Последующие собрания, имевшие место приблизительно через четыре-шесть недель, протекали по той же схеме: сперва вступительное слово А. А. Зиновьева, затем доклад и прения по нему, напоследок чашка чая и разговоры группами.

Постепенно собрания становились менее многолюдными и потом собиралось около 25 человек. Группа советских моряков вскоре прекратила посещение собраний, хотя один из их представителей был даже в правлении. Из постоянных посетителей запомнилась чета стариков Реннинг, он эстонец по происхождению, она русская полька. Старик Реннинг работал в молодости в русском земстве. Затем он перешел на финансовую деятельность и перед революцией был директором банка в Ростове. После возвращения на родину он занял пост товарища министра торговли. Сохранив с прежних лет некоторое тяготение ко всему русскому, он, живя в Швеции, писал корреспонденции в газету «Русская Мысль”, выходящую в Париже.

Из членов правления сильный интерес к деятельности РНО проявляли, помимо председателя А. А. Зиновьева, первый вице-председатель В. К. Муценек, который принял на себя редакторство «Вестника РНОШ”, Органа Русского Национального Объединения в Швеции, и второй вице-председатель П. М. Приклонский.

Когда через год, после ухода Б. М. Четверухина из правления, в него вступил мой муж в качестве казначея, он также стал принимать горячее участие в жизни Объединения. Постепенно на этой почве у него установились дружеские отношения с председателем А. А. Зиновьевым, который нередко наведывался к нему, чтобы поговорить о каком-нибудь вопросе.

Муж сделал в 35-ую годовщину со дня расстрела доклад об адмирале Колчаке и о белой борьбе в Сибири, участником которой он был. Этот доклад всех очень заинтересовал.

Его деятельность казначея была не из легких, так как большинство было очень неисправно с уплатой членских взносов и мужу приходилось постоянно писать напоминания.

Были особенно интересные доклады, когда приезжал сам председатель РНО, В. В. Орехов, который давал хороший обзор событий и положения в Советском Союзе. Приезжал также один докладчик из Берлина. Совершенно особый по своему интересу доклад сделал б. прапорщик Преображенского полка, Д. А. Мейснер, недавно освобожденный из концентрационного лагеря в СССР. Во время второй войны Финляндии с Советским Союзом он в числе многих уехал в Германию, как немецкий выходец. В Берлине он был схвачен большевиками и отправлен в концентрационный лагерь, где он пробыл десять лет. За эти годы его семья уехала в Австралию, а один сын осел в Швеции. Поэтому, отбыв срок наказания, он приехал сперва к нему, чтобы выполнить все формальности для отъезда в Австралию, где он через два года скончался.

Для своей деятельности Объединению необходимы были средства и для получения их стали устраиваться вечера. Для их организации большую энергию проявил В. Н. Матвеев, до революции офицер 2 гвардейского Стрелкового полка.

В Финляндии он никогда не принимал участия в общественной жизни русской колонии и занимался коммерческими предприятиями, а во время войны Финляндии с Советским Союзом спекуляциями с иностранной валютой, которые преследовались властями. При организации РНО в Швеции, он сразу вступил в Объединение и, попав одновременно с мужем в правление, стал его секретарем.

При устройстве вечеров он ввиду своей обходительности и светской манере преуспевал как в распространении билетов, так и в привлечении участников в программе. Вечера проходили с успехом и давали приличный доход, но на них, из-за немногочисленности русской колонии, преобладали иностранцы.

Основывая «Вестник РНОШ» (Вестник Русского Национального Объединения в Швеции), хотели не только обслуживать информацией русских, но и шведов, чтобы знакомить их с настоящим политическим положением в Советском Союзе. Для этого помещались в нем статьи и на шведском языке. Но распространение «Вестника РНОШ” среди местного населения не имело успеха. Как я уже говорила выше, у шведов нет интереса ни к чему русскому, поскольку им не угрожает непосредственной опасности от России. И многим членам Объединения приходила мысль, что плодотворной политической деятельности развить нельзя, а надо относиться к РНО, как к очагу культурных традиций. Понемногу, наряду с докладами на чисто политические или военные темы, стали читаться доклады исторического содержания. Так художник-реставратор С. Ф. Васкаков прочел доклад об истории русской живописи; сама я составила доклад по истории русской музыки, который, по инициативе А. А. Зиновьева, был напечатан в «Часовом”, издаваемым председателем РНО В. В. Ореховым.

Трудно себе представить более подходящего для роли председателя политической организации человека, чем Андрей Александрович Зиновьев. Живо интересуясь международной политикой и в особенности положением в Советском Союзе, он умел заразить этим интересом и других. Кроме того он умел находить контакт с людьми самых различных направлений и из разных социальных слоев. Он был всегда ровным, никогда не раздражался и, при разногласиях, умело прибегал к юмору. Поэтому неудивительно, что до своего отъезда из Швеции осенью 1957 года, он ежегодно единогласно переизбирался в председатели правления.

Оба вице-председателя правления были совершенно другого типа. Первый вице-председатель, латыш В. К. Муценек, по профессии адвокат, был, несомненно, очень умным человеком, прекрасным оратором и дельным сотрудником. Взяв на себя редакцию «Вестника», он добросовестно исполнял свои обязанности редактора. Но в противоположность открытой натуре А. А. Зиновьева, он был человеком себе на уме и я думаю, что не только мне, но и другим членам Объединения не было ясно, какие цели он преследовал, вступив в его ряды.

Мне лично случайно удалось приподнять надетую им маску российского патриота и почувствовать в нем стопроцентного латыша при следующих обстоятельствах. Вернувшись со съезда НТС во Франкфурте в 1956 году, он дал мне на прочтение речь, произнесенную на этом съезде А. П. Столыпиным, прося сказать свое мнение о ней. В своей речи Столыпин признавал самостоятельность всех народностей, составлявших до революции русскую империю, но возлагал на остающуюся Великороссию все долговые обязательства Русской Империи в целом по отношению к иностранным державам.

Возвращая Муценеку эту речь, я ему сказала: «Очень прискорбно, что сын великого государственного деятеля, каким был П. А. Столыпин, которому была нужна великая Россия, так легко распоряжается ее наследием, возлагая одновременно на остающуюся ее часть все финансовые тяготы империи». Надо было видеть, с какой злобой Муценек взглянул на меня, цедя сквозь зубы: «Так вы, значит, стоите за великую-неделимую и не признаете права за народностями, иногда стоящими на более высоком культурном уровне, чем сами русские, на самоопределение”. На этом мы разошлись.

Впрочем, для тех, кто читал книгу латыша Я. Кайминь «Латышские стрелки в борьбе за победу октябрьской революции» знают, что латышам совсем не по пути с национальной Россией.

Второй вице-председатель правления, инженер Петр Михайлович Приклонский, был русским патриотом, но по существу не знал России. Он приехал подростком в Швецию со своими родителями – отец его был камергером, а мать была до замужества зачислена в фрейлины – и здесь окончил среднее и получил высшее образование, женился на шведке и его дом был поставлен на шведскую ногу. При всем его искреннем увлечении РНО, Приклонский мог посвящать очень мало времени Объединению, так как крупная фирма, в которой он служил инженером, часто посылала его в деловые поездки заграницу, пользуясь его хорошим знанием нескольких языков.

Секретарем правления был вышеупомянутый В. Н. Матвеев, проявлявший инициативу главным образом в устройстве вечеров. Казначеем был мой муж, подполковник С. С. Еленевский. Проделав весь Сибирский поход под началом Колчака, он приобрел значительный политический опыт и хорошо разбирался в создавшемся для России положении, так что, как я уже говорила, А. А. Зиновьев все больше прибегал к его сотрудничеству и совещался с ним по всем важным вопросам. Поэтому, когда А. А. Зиновьев решил эмигрировать в Америку, он высказал пожелание, чтобы его заместителем стал мой муж.

Но, к сожалению, по уставу Объединения, председатель правления избирается не Общим Собранием, а правлением, и правление, один из членов которого отсутствовал на этом заседании, выбрало почему-то председателем В. Н. Матвеева.

После этого мужу и мне пришлось выйти из Объединения, так как мы считали, что Матвеев вследствие своей деятельности в Финляндии и чересчур бурной личной жизни не может возглавлять какую-либо русскую организацию.

После ухода мужа из Объединения к нему звонило несколько членов, возмущавшихся выбором Матвеева и, например, чета Реннинг также вышла из Объединения.

Как и следовало ожидать, Объединение заглохло и автоматически перестало существовать. Хотя по вышеуказанным соображениям оно не могло играть политической роли в Швеции, было жаль, что перестал существовать русский очаг.

* * *

С тех пор прошло десять лет. Ряды русских эмигрантов в Швеции все больше редеют, так как ежегодно умирает несколько человек. Православный приход снова стал единственным центром объединения, и приходское правление даже собирает средства на постройку храма, так как дому, в котором помещается православная церковь, угрожает быть снесенным для постройки нового современного здания. В настоящее время собрано около 230.000 шведских крон. Продолжается устройство вечеров в пользу церкви, но когда удастся собрать необходимые для постройки 700.000 крон неизвестно.

На этом я кончаю мои воспоминания о жизни русской эмиграции в Швеции.

Русская эмиграция в Швеции еще в большей мере, чем русская эмиграция в Финляндии, является лишь песчинкой в общей массе русского рассеяния, но для полноты картины русского хождения по мукам она, может быть, представляет некоторый интерес.

1967 год.

Стихотворения Ирины Еленевской

ПЕТЕРБУРГ

О, Петербург, ты город грезы
Царя-гиганта средь царей
Ты видел блеск, ты видел слезы
Любимой родины моей.

Всегда, всегда ты предо мною
О, дивный город мой родной,
С твоей широкою Невою,
Дворцов прекрасною стеной.

Как часто я в мечтах гуляю
Под сению твоих садов,
Закаты солнца созерцаю
В морских волнах у Островов.

Несусь я зимнею порою
На резвых серых рысаках,
Любуясь крепостной иглою
В искристых солнечных лучах.

Я в зал Мариинский вступаю
С его блестящею толпой,
И звукам чудным там внимаю,
И улетаю с их волной.

Всегда ты царственно прекрасен,
Тебе идет любой наряд,
И силуэт твой, строг и ясен,
Пленяет восхищенный взгляд.

И зимнем северном уборе,
Когда так синь твой небосклон,
В точеном мраморном узоре
Твоих решеток и колонн.

И яркой осенью нарядной,
Когда все в золоте сады,
И воды невские прохладно
Несут и барки и плоты.

Но краше ты всего весною,
Весь в майском трепете ночей,
Когда сольется явь с мечтою,
И странно гулок звук речей.

Рукою дерзкой, в диком рвенье,
Был сорван гордый твой наряд,
И ты застыл в недоуменье
И устремил свой взор назад.

И ждешь, когда забьют куранты
В высокой башне над Невой,
И духом сын царя-гиганта
Тебе вернет блеск прежний твой.

В А Л А А М

Вес в кустах густой сирени
Тихий белый скит
В дни тревоги и сомнений
Вновь меня манит.

Слышу я во сне порою
Звон колоколов,
Рвусь измученной душою
На далекий зов.

Вновь в ограду я вступаю
Монастырских стен
Мир мятежный забывая
Отдаюсь им в плен.

Над скитом еще витает
Рой теней ночных
И лампады свет сияет
У гробниц святых.

Строго вкруг стоят рядами
В храме чернецы, –
Так молились здесь веками
С верою отцы.

Вьется сизый дым кадила
У алтарных врат,
И напевы, дивной силы,
С клиросов звучат.

У икон – свечей мерцанье,
Капель восковой,
В темных ликах упованье,
Благость и покой.

И уходит вдаль тревога...
Сладко трепеща,
Ощущает близость Бога
Скорбная душа.

* * *

К нам в окна глядела луна,
Загадочной думы полна,
И в блеске холодных лучей,
Сверканьем волшебных камней
Весь снежный покров загорался.

Темнела таинственно даль
И ног затаила печал,
И призраков прошлого рой,
Гонимый, как ветром, тоской
Из сердца глубин подьмался.

Хотелось бежать от них прочь,
Давила безмолвием ночь,
И в жуткой глубокой тиши
Лишь стон наболевшей души
Рыданьем глухим отдавался.

* * *

Гроздьями белыми, темно-лиловыми
Снова сирень зацвела,
Снова цветами своими махровыми
Пышно наш сад убрала.

Долго любуясь красой ее дивною
Все я сижу у окна,
Ветер весенний играет гардиною,
Запаха льется волна.

Но не откликнется сердце усталое,
Глухо к призыву весны.
Где те восторги, волненье бывалое?
Думы печали полны.

Скорбна душа и так трепетно просится
В милые сердцу края,
Вдаль, все туда мысль тоскуя уносится, –
Родина, мука моя!

© Ирина Еленевская (Irina Elenevskaja)