Содержание
Средина времени
Везение
На краю океана
Ушедшие сны
Король казненный
О, перст судьбы,
Исчезающие вещи
Что–то о любви
Предел
Переставить в одночасье
Мелькающие дни
Отраженье
Ночь – это удел
...Проходит мимо
Синь–гильотина
Сто лет тому назад
Погода солнечная, не моя
Проклятье нам в награду
Золотой ключик
Вальпугиева ночь
Вещи
Хрустальный дом весь изнутри сияет.
Вечерний город - окон ясный звук.
Как будто Моцарта играет на рояле
Неведомый еще, всем непонятный Глюк.
Неторопливы мысли, звуки, пальцы.
Звучит окно, и вечер влажно-бел.
И не рожден Колумб и португальцы
Еще не ведают колониальных стрел.
Средина времени и нет особых меток.
Сырая оттепель, и в розовом окно.
Из россыпи огней, карнизов, веток
Из тьмы столетий - произнесено.
В туман и дождь - извечна непогода,
Но где-то в средоточии небес
В пространствах света, полотна и свода
Бьет ложечкой о фарфор - полонез.
Как будто лес отряхивает капли
Из зелени густой, застывшей на стекле.
Бордовый чай с лимоном и эмалью,
И с позолотою клубничное желе.
Звон колокольчика как пение металла.
Каждый предмет как добрый нотный знак.
От кресла до стола - симфония и зала,
Открытый клавсин - осыпавшийся лак.
И нежное прикосновенье перьев,
Звучанье старых ламп, любимых кресел, тем.
Соединенье шума, шпилей, звеньев
В буковки льда, обломки хризантем.
Мосты и клавиши и улицы в ненастье.
И сквозь стекло тревожащий уют.
И падающий свет, движенье шторы, платья,
И легкая печаль, что там меня не ждут.
Декабрь 1993 г.
Везение как хлеб, как воздух, как одежда
Дается каждому, дается кое-как.
Ковер истертый сер и запах из подъезда,
И блеск стеклянных тел - квартиры легкий лак.
Отмщение нам всем, падение стакана
одним. Другим поэзия и полумрак души.
Шуршание страниц у мягкого дивана,
Стирание границ развратного паши.
И одиночество, и сладкий яд укола,
Тишайший звездопад, который наповал.
Упрямство мести и святое слово
В осьмушку, в четверть, не напополам.
И всем, и каждому соблазн сокровенный
К деньгам, к соседям, к ссоре по утрам.
И каждому везенью откровенье
В конце концов и к крови, и к слезам.
О. ненависть, любимая игрушка
Душистой роскоши и бедных покрывал.
Но все искупит мокрая подушка
И нежности пронзительный овал.
Январь 1993 г.
Печаль как тихая квартира;
Войти и сесть на край дивана
Легко и плюшево и серо
У ног как мягкость океана.
Стекла прозрачная тревога,
Завороженность, холод леса.
И к озеру ведет дорога
Как тяжесть мерного отвеса.
И купол светел и просторен.
Там мощь и легкость - две подруги.
Туманом горизонт зашторен,
И розовые в черном дуги.
Стекло и небо с океаном -
Печаль о чем-то неизвестном.
И черных сосен по полянам
Рассеянные сонно тени.
Пустяк, весною уколоться
Иглою ледяного ветра.
Над спящей северной страною
Проходит мартовский маэстро.
Сыр с шампиньонами и плесенью зеленой
На поцарапанном и солнечном пространстве.
Над ним смыкается розетка чистых окон
И кажется теперешнее странным.
Уютным и улыбчивым, и сонным,
Медовым, словно русское - медунья.
К губам приблизишь, кажется холодным,
Как детство - лакомство душистое из улья.
И аромат цветущих пышно яблонь,
И персиков с громадными цветами.
На блюдичко сиреневое яви
Медовым солнцем плавится лучами.
Что прячется под разноцветной тканью?
И мысли нежные, как розовые пчелы,
Что мед приносят с восковым молчаньем
На вязкие волнующие смолы,
Садятся как на краешек полянок.
Май 1993
Нет ни прощения, ни мести,
А лишь отчаянье и боль.
И нет, увы, пока известий,
Что я - король.
В тумане зеркала кривляясь,
Шут и, конечно, круглый ноль,
Пускай над всеми издеваясь,
Не знает он, что я король.
Я всем чужой в квартирке бедной.
Больной желудок, ем морковь,
Ищу в газетке я приблудной,
Что я - король.
Во всем всегда я экономен.
Купи, кричат, нет-нет, уволь!
Я сыт вполне, бушует пламень
Во мне, я все-таки король.
В пустынных улицах блуждая,
О, одиночество, - ты соль.
Город - мой храм и в звездной дали
Мне шепчут звезды - ты король.
Во тьме квартир - коронованье.
И жизнь всю нашу напролет -
Скандалы–казни и признанье,
Что раз казнен, то ты король.
Июнь 1993 г.
О, перст судьбы, направленный на нас!
Ну разве не на всех, а, впрочем, не уверен.
Чудесный взлет бывает горше дна,
И жажда красоты - душевной ночи двери.
Как розовый закат – лишь переход во тьму.
И свежесть осени – предчувствие морозов.
Так может быть, надлом и тесноту
Душевную узнаем по розам.
1994 г.
Я ничего не понимаю
В загадке исчезающих вещей.
Нет, я не о цветной эмали
Русских печей в дворцах царей.
Увы, совсем другое дело
Музейный шорох древних зал,
Где жизнь загадочно шумела.
Там нынче сторож задремал.
Тонкие чувства, вздохи, вздоры
Ушли, оставив зеркалам
Пустые гулко коридоры
И пыли аромат углам.
Я о другом, неторопливо
И незаметно, день за днем
Тускнеют красок переливы
На циферблате голубом.
И незаметно в темный угол
Перемещен нестарый шкаф.
Похоже, это тлеет уголь,
Перед огнем не устояв.
Взрослеет девочка с косичкой,
И это, значит, навсегда
Ушла мочалка-рукавичка
И коврик с надписью "среда".
Исчезли шелковые шторы.
Эпоха - это года три.
И золоченые запоры
Как будто сотни лет прошли.
И только вечером под сумрак,
Когда тускнеют зеркала,
Припомнишь древний год и астру,
Которая не расцвела.
Из этих черточек случайных
Произрастает прочный дух.
Как свет, печальный изначальный,
Как детства тополиный пух.
Октябрь 1993 г.
Туман, туман, и только зыбкий облик
Как сказочный дворец волнует и зовет.
Пусть все потеряно, но вдруг - легчайший оклик.
Иди туда, там солнечный ответ.
Иди туда, через туманный город
Ты должен претерпеть ужасный холод дня.
Ты будешь вечно стар, как был и вечно молод.
Соблазн же твой, что все не для тебя.
Что ты всегда один и никому не нужен,
Что ты оставлен всеми, одинок...
Не верь, иди туда, заботами загружен.
Пусть сто шагов назад и проклятый исход.
Пусть будешь ослеплен каким-нибудь сияньем,
И миллион цветов, однажды в ясный день.
И женщины тебе раскроют вдруг объятья,
И чудеса земли тебе дарует тень.
И даже если вдруг редчайшая удача
И слава, и венки, и сказочный талант.
Спокойно говори, вот это стены плача.
Их не преодолеть, хоть буду я крылат.
Веселье и огни, но вдруг легчайший шепот.
И что–то о любви, спокойно, словно сон,
Попробуй, оглянись, туман и тихий ропот:
То волн беспечный шум, дворец и чей-то трон.
И наступает день, спадает все земное,
И что–то над тобой волнует и зовет.
Лети, лети туда, там вечно молодое,
И чистый глас любви – влекущий ясный свет.
Май 1994 г.
Есть мысли странные, что нет конца вселенной.
Но это все не так, мы тот предел и есть.
В нас, может быть, и есть какой-то неизменный!
Огонь и стержень дня, но, может, это месть.
За наше торжество минутное, земное,
За колдовство земли, что притяженье нам.
За лес шумливый и за солнце золотое,
За тело, за любовь и за кафешантан.
Ну что же, пусть предел, пусть есть превыше тайны
Нам их и не понять, хоть миллионы лет
Живи мы, все равно, мы, видимо, случайны.
Но есть июнь, жасмин, уют и теплый плед.
Май 1994 г.
Ты не спишь, светло в квартире
От небес июньских, блеклых.
Столик пуст, застыли гири
От часов старинных, петли
Не скрипят, небрежно вещи
Брошены на спинку стула.
Ах. как нужно жить попроще,
Только просто жить постыло.
Это сладостная слабость,
Беспечальная как вечер.
Ежедневное промчалось,
Притаилось недалече.
Там, за светлым промежутком,
Утопающим в белесом
За старинным переулком
Изразцовым, кривоносом,
Где рассыпанные иглы
Для сердец живых отрава.
Там, где снег и где так милы
Арбалеты и конклавы,
За стеклянною границей
Вое застыло и готово
Безнадежно и сторицей
Возродить все это снова.
Но цветы - герань в горшочке
И бессонница - спасенье,
Одеяло - лоскуточки,
Одиноко, но весенне.
И движение пустячно
Ног опущенных с дивана.
Что-то нужно сделать срочно,
Что-то радостно и странно.
Свет зажечь, поправить скатерть,
Книгу взять и отодвинув
Занавеску, переставить
От зеленого на синий
Розовый цветок герани.
И взглянуть победно сонно
В заоконные пустыни.
Где сиренью пахнет пряно.
Ах, свобода белой ночи!
Возродиться и окрепнуть,
Переставить в одночасье
Жизни розовые плетни.
Январь 1994 г.
И тепло розовые взгляды,
И нежно синие огни.
Светло-соломенные пряди,
Мелькающие быстро дни.
Невнятно белые тревоги,
И ароматная печаль,
И бесконечные дороги,
И в дымке голубая даль!
Коричневатые несчастья,
Невразумительная боль.
Лимона дольки, нож, запястье,
Палец порезанный и соль.
Февраль 1994 г.
Свет лампы, книги на столе,
Цветы по окнам.
От света тени на стекле.
И по балконам
Чьи-то забытые слова
И чьи-то вздохи,
И буквы, словно острова
И света - крохи.
Огней - рассеянный уют
Их отраженье,
А там еще как будто ждут
Преображенья.
Я верю им.
Двух тысяч лет
Не миновало.
Мы что угодно говорим,
И все нам мало.
Из полуночной тишины
Глядим тревожно
И ждем весны или войны,
И все нам можно,
Но верю я, глядит на нас
Лицо живое.
Шорох часов и ночи час,
Или иное.
Март 1994 г.
Ночь опять вторгается внезапно,
Словно не одна.
И опять под вечер неослабно
Рдение вечернего огня.
Ночь не только шум ночного ветра,
Ночь - туман и бред.
Ночь как древняя потерянная Петра,
Незабытый ужас, темный след.
Ночь загадочна как бедствие тумана,
Путаница снов.
И озноб, пустыня, плен, Гондвана,
Тело, потерявшее свой кров.
Ночь прорыв, полет и ожиданье,
Призрачная жизнь.
Счастье иногда и содроганье,
Бездны также стынь.
Солнце жгучее, запутанное знанье,
Аромат - полынь.
Сон, как будто это основанье
И прозрачность - синь.
Кокон прорванный желанного запрета,
Будто бы предел.
Откровенье чуть не до ответа.
Ночь - это удел.
Нас, во сне забывших осторожность
Всех земных оков.
Тело, чуждое и противоположность
Всех земных основ.
Страх последний, страх - освобожденье.
Только вдруг - толчок.
Вдруг толчок и свет, и лета тленье,
Утра свежий шелк.
Май 1994 г.
Как медленно тускнеет небо,
И угасает розовым окно.
И розовым окрашен ломтик хлеба
На розовом столе, и что-то свершено.
И в комнате, где розовые шторы,
И от заката на стене квадрат
Вдруг зазвучали нестареющие споры,
Но как легко опровергает их закат.
Раскинулся внизу большой случайный город
И зажигает желтые огни.
И правит всем высокий синий холод,
Тускнеют небеса, и мы одни.
Я и они, те, кто уже угасли
И потускнели, как тускнеет день,
О, Блок, ответьте, уж не Вас ли
Я встретил воплощенным в эту тень?
От леса, от домов необъяснимо
Вплетаетесь и Вы, и этот мир,
Тускнеет день и все проходит мимо
И ускользает, не схватить эфир
И темнота надвинулась густая,
Но где-то очень, очень далеко
Еще пылает - воскресая.
Легко тускнеть и умирать легко.
Апрель 1994 г.
Вся жизнь так, как будто
Мы будем казнены.
И нам осталось утро
И сумрачные сны.
И ожиданье краха,
Надежда - сонный день.
Сиянье, лес, как плаха
И аромат, и тень.
И гильотина - солнце,
Круженье головы.
Вся жизнь – низкопоклонство
И пенье тетивы.
Бескрайняя равнина,
Заполненная сном.
Не плачь, душа-Мальвина,
И думай о другом.
Смотри, как солнце тает
Наш синею водой.
И нечто возникает
Над светлой головой.
Куется вечер летний
Из аромата трав.
Жасминный, быстротечный
Колючий страх собрав.
И в страхе гильотина,
Нож, рубящий сердца.
Он - аромат жасмина.
Орудие творца.
Неведомый, внезапный
Гром, море, гнев и жар.
Случайный, ураганный,
Ужасный, свежий дар.
Две половинки неба,
Сто четвертинок - я.
Весь мир - кусочек хлеба,
Цена небытия.
Волшебное творенье,
проклятие, восторг.
Прозрачный лес, паренье,
Но глубже приговор.
И наслажденье - гибель,
И отреченье - жизнь,
Лист, паутинка, ивы.
О, Гильотины - синь.
Август 1994
Вчера был снег, лепило плотно хлопьями,
Весна глядела вечера глазами,
Со вздохами и оговорками
Сгущалась безразлично тьма над нами.
А мы все мыслили всемирными масштабами,
Не замечая, как несчастны сами,
И меряли других своими драмами,
Себя же звездами над головами.
И высыхали розы на дверях,
Подсвечник матово светился.
И падал снег и таял на ветвях,
И сердца ком кровавый жадно бился.
О жажда жить, в сырой и скучный день
Все как обычно, , чтобы лишь помучать.
Чтоб пережить воспоминанья стынь
И солнце желтое и сладость, между прочим.
Но все ж был снег, последний, может быть,
В воспоминаньях, лет так через сорок.
Ах, как, быть может, сладостно стареть,
Чтоб был и снег противный - дорог, дорог, дорог!
Ах, призрачный уют, привычный, словно вечный.
И в коридоре свет, так, двадцать–сорок ватт.
Вчера был снег, был март и вечер.
Ну да, вчера, лет сто тому назад.
Март 1995 г.
Погода странная, погода не моя.
На девушку похожа, что когда-то
Я умолял о встрече много раз,
Но солнце не в мои глаза светило,
Как и сегодня.
И солнечное это воспоминанье
Меня встревожило, как будто
Не миновало много лет.
И вот сегодня встретилась опять
И боль мне причинила.
И отказала даже в разговоре,
В двух словах, в крупицах.
Какое болезненное солнце
Мне в насмешку расцвечивает мир
Пустой надеждой.
Будто чистый и чужой
Мне город уютен.
Скрывая в тень всю горечь,
Не желая встречи с моей душой,
Не принимая просьбы.
Мои надежды в солнечных лучах
При ясных красках для него пустяк.
Я умоляю Вас о встрече, солнце,
Я буду ждать у моря, у камней,
В тени жасмина.
В вечный летний вечер
В том городе, где ждал
Я Вас когда-то.
То место в вечности,
Оно всегда со мной,
Пусть даже вечность
Выдумана мной самим.
Просто я верю в то,
Что ты придешь. Я жду.
Спасибо, солнце, тебе за эту боль,
Она напоминает мне о жизни.
Ведь я сказал с надеждой в голосе:
"Погода странная. Погода не моя".
Июнь 1994 г.
Проклятье нам в награду за успехи,
Когда успех - всего одно терпенье,
Бесчувствие к чужому аромату,
Проклятье - это жажда наслажденья,
Последнее пристанище больного.
Он заболел любовью беспросветной
К тому, что попадает прямо в сердце
И жалит мимоходом.
Улыбка ли соблазна, или солнце,
Что светит, не затем, чтоб было ясно
Или тепло в твоей простой квартире,
А просто так, без всякого значенья,
Как будто высветить случайную причину,
Царапины – иглой, застрявшей в занавеске
И скуку.
Но гордыня любит вечность.
И замысловато сети
Плетет из паутинок повседневных,
И драгоценностей сияющие камни,
Что от времени тускнеют,
Хранит и ценит выше меры:
Улыбку древнюю, заплесневелый случай,
Укус змеиный на губах помады,
Или месть вежливость,
Иль радость безразличья.
Алмазы юности, рубины черной крови.
Скопившейся на сердце от желаний,
С подтеком драгоценной черной желчи
И изумрудом жалости пустяшной
О дне сияющем в блаженно-тяжком детстве.
Которое сквозь грани превращений
Волшебных нам дарует оправданье.
О, награда, явление из двадцати абортов.
Философ появился двадцать первым.
Или седьмым, не в этом дело.
Дело в приглашеньи, которое и получил
Единственный на свете
От некоего звездного движенья.
Не ведая, что ждет его проклятье.
Не ведая, однако, что проклятье
Не более, чем грубость хулигана,
Который дать названье легкой мести -
Сияющей и безразличной длани жизни
Не может.
Но философ различает
Терпенья камень теплый цвета ночи.
Он внимателен и чуток.
Он чувствует, как тяжелеют
Караты дней и набухают тяжкой кровью.
И голос легкий шепчет:
"Оставь надежду всяк сюда входящий..."
Из свежего осеннего тумана.
И медленно меняют облик мысли,
Как кожа, что с весны на осень
Меняет свой узор.
Но камень созревает драгоценный - опыт.
Так созревает жар в печи горячей.
Так созревает в форме слабой сердца -
Надежды тяжкая и прочная оправа
В сияньи сверхъестественного света,
В предчувствии мучительной дороги
Через пустыню выжженной души.
Через пески безводного проклятья
По сожаленья узенькой тропе
С надеждой тяжкою к тому,
Что расцветало лишь однажды
В блаженно–тяжком детстве,
Каким–то ранним утром после пробужденья,
Когда увиделась цветущая земля
В открытом море свободных мыслей
Под небом вечности
Загадочно–необъяснимой жизни.
Январь 1996 г.
Цвет неисполнимого желанья
Мучает меня.
Все мечтаю дать ему названье.
Не могу, нельзя.
Сказано веселым человеком
Раз назвал - убил.
Если ненавидеть это мелко,
Проще называть тех, кто не мил.
Я как дерево мотаю головою,
Сносит мысли в осени простор.
И с фальшивым чужаком, с собою,
Говорю пустой и вредный вздор.
Он обидчив из одной породы,
Так же называет, как и я,
Так же бредит, будто все народы
Слушают меня.
Так же любит рассуждать о вечном,
Я б его назвал.
Если б не запутался в беспечном,
Не забылся и не заплутал.
Если б не почувствовал, как рядом
Кто–то слезы льет
Как ангел свежею прохладой
Веет и ведет.
Шепчет, я открою тебе тайну,
ты не виноват.
Ты же ведь резной и деревянный,
Вырезан коряво, наугад.
Помнишь, как в каморке тесной
На холсте очаг.
Папа Карло о мечте чудесной
Грезил и зачах.
Ключик потерялся, иль украли.
Милую для дураков страну
Все искал, и косточки бросали
Кот с лисою, в сердца глубину.
Я вздохнул, как дать названье,
Вспомнить не могу.
Желтый дом, или изгнанье,
Руку ль жму врагу.
И вздохнул фальшиво, сложно,
Но забилось, Боже мой!
Вновь на шее, как возможно,
Ключик золотой.
И припомнилась каморка.
Солнечный испуг.
Сквозняком сорвало шторку,
А за шторкой - луг.
1996 г.
ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ
(Белые цветы для романса)
Мы танцевали чарльстон,
Обманщики и наглецы.
Мчал королевский фаэтон,
Ронявший белые цветы.
А мне хотелось танцевать,
Пылала жизнь, пылал костер.
Когда погаснет, не узнать,
Смотрели женщины в упор.
Какой у вас вечерний взгляд,
И жажда жадная смотреть,
Поцеловать, принять ли яд,
Пылать, чтоб не оледенеть.
Пылал костер перед дворцом,
Пылала музыка в упор.
И жизнь пылающим венцом
Встречала музыки костер.
Мы танцевали чарльстон,
Мы, попрошайки и слепцы,
Мчал королевский фаэтон,
Терявший белые цветы.
На счастье белые цветы.
На день рожденья короля.
Я поднял среди суеты.
Пылала белым - лилия.
1996 г.
ВЕЩИ
(Чужой язык)
Значенья слов распались и исчезли,
Как исчезают временные вещи.
К примеру, умираем, только если
Мы пьем вино на день рожденье тещи.
Так происходит все, что мы не знаем.
Нас не касается движеньем легкокрылым.
Так льдина звонкая до сердца промерзает,
Раскалываясь в кровь движением веселым.
Мы пьем вино на погребенье тещи,
Которая с улыбкой подливает.
И трескаются с легким звоном вещи,
Которые нам солнце освещает.
Как весело до боли расколоться
И пить вино в веселом помраченьи.
И умирая, жизнью уколоться
И пить вино во имя воскресенья.
Как весело бродить путем знакомым,
Плутая по неведомым дорогам.
И кланяться любимым и знакомым,
И огорчаться чуждости итога.
Мы пьем вино на день рожденье теши.
Которая на время исчезает.
Мы пьем вино и трескаются вещи.
Названия которых мы не знаем.
1996 г.
© 1996 Александр Рудницкий
Опубликовано с любезного разрешения автора
В Стокгольме:
05:10 14 октября 2024 г.
