Геннадий Фиш

Кунгельв и атомная бомба

Романтика изобретательства во втором городе Швеции, Гётеборге, сочетается с романтикой морской. Это город моряков и рыбаков. Но сейчас он известен и своим заводом шари-коподшипников «ЗКР», которые были изобретены гётеборгским мастером и на которых, по заверению рекламы, земной шар вращается вокруг своей оси. На здешних знаменитых верфях, которые строят сейчас корабли и для Советского Союза, в свое время был спущен первый железный пароход. Гётеборгский автомобильный завод «Волво» производит превосходные легковые автомобили, отлично зарекомендовавшие себя и за рубежами страны...

На перекрестке у Малой площади - на высоком гранитном пьедестале памятник человеку в длинном сюртуке, в чулках, с бронзовыми бантами на башмаках. Вокруг памятника - клумбы, на которых лиловеют такие знакомые цветы... Да неужели ж это картофель? Но это и в самом деле картошка!

Статуя изображает гётеборжца Ионаса Альстрема, который завез в Швецию картофель и первым стал его здесь выращивать. Этот человек бесспорно заслужил благодарность шведов, которые ныне не могут представить ни себя, ни родину свою без картофеля...

Чтобы пройти к Музею мореходства от того дома, где я жил в Гётеборге, надо было миновать небольшой двухэтажный старинный дом - оберегаемый памятник архитектуры начала XVIII века. Это дом знаменитого морского разбойника Ларса Гатенхьельма, последнего шведского корсара.

В рыбной гавани еще теснились к стенкам причалов белые борта рыбацких мотоботов, но знаменитый рыбный аукцион уже кончился. С площади медленно уходили груженные ящиками с сегодняшним уловом последние грузовики. Моечные машины смывали следы торга и острый запах свежей рыбы. Под островерхой шатровой крышей рыбного рынка («храма рыбы», как его называют здесь) было полно людей.

У живорыбных садков, у прилавков, игравших трепещущим серебром трески, окуней, палтуса и макрели и бронзовой свежекопченой салаки, сельди, ряпушки, угрей, у наваленных горками устриц, розоватых креветок, темно-коричневых кра-бов и черных больших омаров, лежавших поодаль от разной морской мелочи, хозяйки деловито выбирали подходящий то-вар. А на углу, за рынком, в рыбацкой таверне, в ярко-желтых непромокаемых робах рыбаки подкреплялись черным кофе и пенили в кружках прославленное гётеборгское пиво...

Перед Музеем мореходства, у подножия пятидесятиметровой башни, увенчанной статуей жены моряка, меня уже ждали друзья, с которыми я собирался поехать в маленький древний городок Кунгельв.

Когда думаешь о скульптурном облике «западных морских ворот» Швеции, или «маленького Лондона», как часто называют Гётеборг, то память подсказывает не многочислен-ных королей на постаментах и даже не статую основателя города Густава Адольфа с указующим перстом, мол, «здесь будет город заложен», - а эту высокую колонну, во многом схожую с той, что высится на Трафальгарской площади в Лондоне. Но на вершине ее не знаменитый адмирал Нельсон, прославленный победами на море, а безымянная, неизвестная женщина. Стоит она перед Музеем мореходства на высокой колонне у набережной реки Гёта. Голова ее непокрыта. Западный ветер развевает волосы, срывает повязанную у шеи ко-сынку, относит в сторону тяжелый подол юбки. Но женщина, не уступая ветру, изо дня в день пытливо всматривается вдаль, в сторону близкого моря, ожидая, не покажется ли мачта знакомого корабля. На руках несмышленыш-младенец, еще не ведающий о долготерпении, о тревогах и горестях своей матери - жены моряка, во славу которой воздвигнута эта колонна.

От многолюдного промышленного Гётеборга до тихого провинциального городка Кунгельв рукой подать. Но Кунгельв намного старше своего знаменитого шумного соседа. Недавно он праздновал тысячелетие и не всегда был таким тихим и скромным, как сейчас.

Выросший в дельте реки Гёта, в древние времена Кунгельв был людным торговым городом.

Сложенная из дикого камня крепость с высокой круглой башней оберегала вход и выход к морю из самой судоходной реки в стране.

Но не этой старинной крепостью, не курортом - а он тоже не из последних - знаменит Кунгельв. Здесь в 1101 году встретились три короля - норвежский, датский и шведский - и поклялись в том, что между их странами отныне воцарится вечный мир!

Клятва эта увековечена в Королевской саге знаменитого исландского средневекового ученого Снорри Стурлуссона. Клятва о вечном мире! Но, увы, дать такую клятву легче, чем сдержать.

Прошло всего лишь тридцать четыре года, после того как была дана клятва, и славный торговый город Кунгельв был разорен и дочиста сожжен викингами, пришедшими с юга, из Дании.

От замка остались руины, но и они сейчас кажутся не-приступной твердыней...

После второй мировой войны, через восемьсот пятьдесят лет, жители Кунгельва снова вспомнили о клятве трех королей и воздвигли на месте их встречи памятник.

Видно, даже неосуществленные благие намерения, которыми, как гласит пословица, вымощена дорога в ад, заслуживают увековечения в бронзе и камне.

Рейсовый автобус Гётеборг - Кунгельв за полчаса доставил меня из Гётеборга в Кунгельв на площадь, прямо к памятнику трем королям.

Спешившиеся, коренастые, без военных доспехов, стоят они на шершавом, неровно отесанном гранитном кубе. За спиной королей вздыбился конь. Каждый из королей ниже обычного роста, и поэтому они кажутся переодетыми во взрос-лых детьми, играющими в викингов.

Но я приехал сюда не для того, чтобы поглядеть на этот монумент, а на встречу с курсантами Скандинавской общеобразовательной высшей народной школы для взрослых, в которой шестьдесят молодых шведов, датчан, исландцев, норвежцев и финнов проходят шестимесячную учебу, слушают лекции, представляющие для них всех общий интерес.

Вероятно, если бы в свое время короли не встретились в Кунгельве, и я бы сюда сейчас не приехал. Ведь школу эту, которая, по замыслу ее создателей, должна способствовать сближению всех скандинавов, учредили в Кунгельве именно потому, что здесь восемьсот шестьдесят лет назад была дана клятва о вечном мире и дружбе.

Я с охотой принял приглашение школы еще и потому, что мне хотелось увидать городок, который волей случая сыграл такую большую роль в жизни человечества. Именно тут, в Кунгельве, известный физик Лиза Мейтнер постигла механику расщепления атома!

Древняя часть Кунгельва протянулась вдоль северного рукава Гётеэльв, - новые кварталы его отделены от старых высокой скалистой горой, поросшей густым сосняком.

Скандинавская Высшая народная школа, и общежития курсантов, и дом, где живут преподаватели, расположены в старой приречной части городка. В гостиной на втором этаже, где преподавательница школы Карин Седерблад и ее муж, тоже преподаватель этой школы, датчанин Хансен угощали меня кофе, на низком столике перед окном я увидел несколько гли-няных скульптурных групп, которые изображали трех ко-ролей.

- Это модели проектов памятника, - сказал Хансен. - Поставили его по инициативе нашей школы. Я был членом муниципальной комиссии, утверждавшей проект.

- Почему же выбрали этот... ну, как бы сказать... - замялся я, - несколько игрушечный вариант?

- Я был против. По-моему, лучше, чтобы каждый король стоял поодаль от другого, без пьедестала, чтобы люди ощущали их рядом с собой, могли проходить между ними. Вот как на этом варианте, - он показал на модель на столике у окна. - Но большинством муниципалитет утвердил проект памятника, к которому вас подвез автобус.

- А где здесь жила Лиза Мейтнер? - спросил я Карин.

- Вы знаете, что она жила в Кунгельве? - испытующе спросила Карин.

- Я читал об этом в книге Юнга «Ярче тысячи солнц».

- Ах, так... - протянула собеседница. - Не спорю, книжка блестящая, но здесь возмущены тем, что Юнг объявил Кунгельв «маленьким городишкой», назвал его «Кунглев» да еще написал, что Лиза жила в пансионе. А на самом деле ни в каком не пансионе, а в этом самом доме номер девятнадцать по Остергатта, в этой самой комнате, где мы сейчас пьем кофе, у своей давней подруги, с которой она училась в Лундском университете.

Подруга эта преподавала в Лунде. В Лунде же она, как рассказали мне здесь, вышла замуж за бывшего францискан-ского монаха.

Отказавшись от монашества, он увлекся идеей высших народных школ, приехал в Кунгельв, чтобы создать здесь такую школу, и построил дом, на верхнем этаже которого живут сейчас Седерблады, а внизу, в четырех комнатах, девушки-курсантки.

Может быть, монашеское прошлое бывшего хозяина этого дома сказалось в некоторой мрачности отделки комнат нижнего этажа.

После прихода к власти Гитлера еврейка Лиза Мейтнер вынуждена была бежать из Германии.

Она поселилась в Стокгольме, который гордится тем, что в нем нашли приют многие замечательные ученые, гонимые у се-бя на родине: от великого французского философа Декарта до замечательного русского математика Софьи Ковалевской.

Первое рождество на чужбине Лиза Мейтнер проводила в Кунгельве, в гостях у своей радушной подруги.

В это же время в Копенгагене, в институте Нильса Бора, нашли прибежище многие ученые-атомщики, вынужденные бежать из Центральной Европы. Среди этих изгнанников был и венгерский ученый Теллер. В Копенгагене он женился на давно любимой им девушке, но тщательно скрывал свою женитьбу, так как стипендия, на которую он жил, предназначалась для холостяков.

В институте у Бора работал и очутившийся в изгнании племянник Лизы Мейтнер, молодой физик О. Фриш.

От Кунгельва до Копенгагена очень близко, и когда Мейтнер оказалась в Кунгельве, племянник ее тоже приехал сюда на рождество к друзьям, которые поместили его в том же доме, где жила Лиза. Они собирались хорошенько отдохнуть во время этих каникул и вдоволь походить на лыжах. Лиза привезла их из Стокгольма, а племяннику впору пришлись лыжи бывшего францисканца.

Как раз в те дни Мейтнер получила письмо от немецкого ученого Гана, с которым работала до изгнания. Он писал ей о своих последних экспериментах, результаты которых каза-лись ему необъяснимыми, невероятными.

Ган с волнением и нетерпением ждал, что скажет его быв-шая соратница по поводу этих поразительных открытий, противоречивших всему прежнему опыту и теориям.

Фриш видел, что пришедшее из Германии письмо взволно-вало Лизу.

В точности экспериментов, проведенных Ганом, она не сомневалась. Но, в таком случае, многие представления, которые в физике считались неопровержимыми, неверны! Масса вопросов и предположений зароились в ее голове. Казалось, проясняется нечто громадное.

«Как хорошо, - думала она, - что в это время рядом оказался племянник, с которым можно посоветоваться, поразмышлять вслух».

В лаборатории у Нильса Бора Фриш считался одним из восходящих светил.

Но он, как назло, отказывался в эти дни, во время каникул, говорить о «высоких материях». Делу время, потехе час. И Фриш считал, что наступил именно тот час, который должен быть отдан потехе.

Он застегивал крепления на лыжах и уходил в заснеженные рощи. Лиза догоняла своего строптивого племянника, и, в то время как их лыжи бежали рядом, она безостановочно говорила о том, что ее так волновало.

В конце концов, как он потом рассказывал, бомбардировка слов пробила глухую стену деланного безразличия и возбудила цепную реакцию в его мозгу. По вечерам в гостиной у низенького столика перед диваном, где сейчас дымился в ча-шечках кофе, между племянником и теткой велись вдохновен-ные дебаты о значении опытов Гана и о том, что должно из них последовать.

Так постепенно они дошли до понимания того, что было названо «ядерным делением».

Написанная ими об этом статья через два месяца появилась в английском журнале «Природа». Это было в феврале 1939 года, за полгода до начала второй мировой войны.

Вернувшись из Кунгельва в Копенгаген, Фриш рассказал о работах Гана и о том, как в беседах с ним расшифровала их суть его тетка. Услышав это, Нильс Бор, хлопнув себя по лбу, воскликнул:

- Как мы могли не замечать этого так долго!

Об их открытии в Кунгельве Фриш написал своей матери, родной сестре Лизы: «Ощущение такое, как будто я, пробираясь сквозь джунгли, поймал за хвост слона и теперь не знаю, что с ним делать».

Но вскоре люди узнали, что делать с этим слоном.

Решающее открытие на пути к созданию атомной бомбы было сделано по игре случая в том городке, где почти тысячу лет назад три короля поклялись установить вечный мир и в подкрепление клятвы смешали в чаше свою кровь...

...По телефону мне сообщили, что курсанты уже собираются.

Я подошел к трехстворчатому окну. Что видела из своей комнаты Лиза Мейтнер? Перед домом - небольшой садик, низеньким забором отгороженный от узкой улицы. А если под-нять глаза, взгляд упирается в высокую циклопическую стену, сложенную из неотесанных глыб серого гранита, - это крепость на крутом холме, на другом берегу рукава не видной отсюда реки. Многоэтажная башня с редкими сводчатыми амбразурами возвышается над крепостной неприступной стеной.

Мы вышли из дома. За ним круто поднимался скалистый склон горы. Черные буки тянули к нему обнаженные ветви. Золотистые сосны медленно карабкались вверх по склону.

На лыжах тут подняться нелегко.

Когда бывший францисканец умер, жена его, подруга Лизы Мейтнер, вернулась в Лунд. Недавно она умерла, а дом продали Скандинавской высшей народной школе, учебное здание которой в трех кварталах отсюда.

Хотя возраст учащихся здесь не ограничен и отдается предпочтение старшим абитуриентам, в зале господствовала молодежь - бородатые юноши, коротко остриженные девушки. Правда, был среди курсантов, как выяснилось во время беседы, даже пятидесятилетний крестьянин из Дании. Он не мог учиться, пока не вырастил детей. А когда они встали на ноги, предоставил им хозяйствовать на земле, а сам приехал сюда узнать, «что, как и почему».

Были тут люди из всех скандинавских стран, - люди разных профессий, возрастов, различных политических взглядов и вероисповеданий.

Такое совместное обучение - и на лекциях, и в общежитиях, и за обеденным столом, - по мнению здешних педагогов, приучает уважать чужие взгляды, убеждения, сближает нации.

В живой, активной аудитории, забросавшей меня перекре-стными вопросами, было немало людей со значками, участников движения за атомное разоружение. Немало участников противоатомных маршей в разных городах Европы. Один из юношей, норвежец, сказал:

- Скандинавская молодежь очень любит романы Толстого и Достоевского, музыку Чайковского, русский балет. Мы восхищены тем, что русские запустили первый спутник и сфотографировали обратную сторону Луны. Но нам не очень нравится то, что русские так много пишут и говорят о политике. Что вы будете рассказывать дома о Швеции, о Кунгельве, о нашей школе? Вероятно, и в ваших рассказах тоже будет слишком много политики?

- Я расскажу о трех королях, которые здесь, в Кунгельве, поклялись вечно хранить мир, о памятнике, поставленном им кунгельвцами. Будет это, по-вашему, политика или нет?

- Да!

- Нет!

Мнения аудитории разделились.

- Я расскажу, что побывал в уютном городе Кунгельве, в том доме, где два ученых-физика, проводивших здесь рожде-ственские каникулы, сделали важное открытие. Но это открытие было потом обращено против человечества, оно привело к созданию такого оружия, которое, попав в руки безумцев, может стереть с лица земли не только границы между странами, но и все живое. Будет ли в этом рассказе политика?

И опять-таки мнения курсантов разошлись.

- И, наконец, я расскажу, что сегодня в вашей школе с радостью увидел у некоторых слушателей - вот они, - я показал на девушку и юношу в первом ряду, - значки, свидетельствующие о том, что курсанты эти примкнули к движению за атомное разоружение, движению, к которому с каждым днем примыкает все больше и больше людей. Будет это разговором о политике или нет?

Тут уже почти все признали, что речь идет о политике. И только юноша, который задал мне вопрос, был несогласен.

- Какая же это политика, - говорил он, - когда это правда! Какая же это политика, когда вопрос касается жизни и благополучия народов! - твердил он.

Не знаю, насколько точно переводили мои ответы курсантам, но в конце концов мы расстались довольные друг другом.

© Геннадий Фиш (Gennadij Fish)