Содержание«Сентябрь, удивляться и охать!..»
«Можно жить ожиданьем письма...»
Дом молодых специалистов
«К обочине жмись, пешеход..»
«К теплой стенке спиной прислонясь...»
«Моя зима заклеена в конверт...»
«Что осталось от нашей зимы?..»
«Я завела черновики...»
«На солнце, на снегу, на высоте...»
«Здравствуй, брат мой во хмелю...»
«Стрелочник, будочник, чудик...»
Путешествие дилетантов
Воспоминания о Каунасе
«Поверю ди, что жизнь была одна...»
«Возникло жилье, откатились вокзалы...»
«Ну что же осень? Сверху по листу...»
«Как холодно одной! А хлопоты все те же..»
«Чудно в сумерки в парке весеннем...» . .
«Свеча догорела, и поздний закат отпылал...»
«И снова приснится тот дом...»
«Ах, чудные страны под этим классическим небом!..»
«Игра-гаданье в святочные дни...»
* * *
Сентябрь, удивляться и охать!
Прозрачно, светло и легко
Лесов золотистая охра
Ложится на холст облаков.
Горячий, рябиновый, горький
Цвет ягод над озером, где,
Как иконописные, горки
Рядами сбегают к воде.
Художник, охватишь ли сразу,
Без лишних надуманных слов
Доступное чуткому глазу
Сиянье осенних лесов?
В их кроне не прячется птица,
Трава не скрывает следы.
Лишь сорванный лист золотится
На глади озерной воды.
* * *
Можно жить ожиданьем письма,
Ожиданьем ненужного зова,
Сторонясь, как предчувствия злого,
Предсказанья субботнего сна.
Каждый день, возвращаясь домой,
В бесполезный заглядывать ящик...
Как заманчиво жить настоящим,
Если лучшего не дано!
Долгожданным движением рук
Нарочито распахивать двери
Без сомнения и недоверья
На случайный обманчивый стук.
И тянуть бесконечную нить
Выжидания и ожиданья,
Зимних снов отвергая гаданье,
Ожидать, выжидать, пережить.
Горный дом,
Игорный дом.
Все играют вкруговую.
Все играют, я горюю,
Все играют, я горю.
Время ближе к ноябрю.
Да не карты надоели —
Дождь идет уже неделю,
Лето в памяти ношу.
Не томясь и не ревнуя,
Все играют вкруговую
По второму кругу вновь
В прошлогоднюю любовь.
Я свободна, я вне круга,
Я ничейная подруга.
Все играют, я пишу.
Что еще на свете надо?
Дождь идет до Ленинграда,
И обратно, и опять.
Он играет вкруговую.
Он играет, я горюю.
Лето в памяти ношу.
Все играют, я пишу.
* * *
К обочине жмись, пешеход,
Молочную стужу усвоив,
Как прочность житейских устоев,
Что взяли тебя в оборот.
Смотри: вездеход впереди
Тебе пробивает дорогу
В снегу — от порога к порогу.
Ты только по следу иди.
Не бойся! И в этом краю
Зима — время года, не боле.
Вспаши свое белое поле,
Посей в нем кручину свою.
Зеленая выйдет тоска,
Снега пробивая ростками.
Постылая стужа растает,
И станет надежда близка.
Озимые наши мечты
Нарочно укрыты до всхода.
Уверуй в реальность и чти
Стезей
колею вездехода.
* * *
К теплой стенке спиной прислонясь,
Баянист напевает романс:
«Поднял очи светлый князь,
Дева краской залилась.
Задрожала, будто лист,
На ветру сгорая...»
Пальцы мерзлые трет баянист
И играет, меха надрывая.
Ох и холодно в этой стране,
И темно, и тоскливо, и страшно!
«Светлый князь, ты снился мне
Полночью вчерашней...»
Всю округу снега замели.
Вся округа у вьюги во власти.
И у этой убогой земли
Сердце молит и требует счастья!
* * *
Моя зима заклеена в конверт
Без адреса.
Кому его отправить?
Какие неизвестные поставить
Слова в графе «кому, куда»?
Вот почтальон, уже несущий сто
Таких же писем. Он меня приветит.
Но где же то живое существо,
Желающее мне ответить?
О, скромность просьбы зимнего пера:
Не близости и не рукопожатья,
Лишь пару строк в ответ написанных.
Пожалуй,
Мне хватит и одной,
Была б она добра.
* * *
Что осталось от нашей зимы?
Пленка слайдов, соседские толки,
Пачка виршей, да книги на полке,
Да почти одинокие мы.
Размыкается кастовый круг,
А его бы хранить и лелеять.
Отчего же, забывчивый друг,
Ты его не пытаешься склеить?
Разбрелись по своим конурам,
Сочиняем стихи и причины,
Расстаемся прекрасно и чинно,
И не дружится заново нам.
А недавно за каждый укор
Каждым взглядом просили прощенья.
И казалось, что замкнутость гор —
Совершенное чудо общенья.
* * *
Я завела черновики,
Я стала сохранять записки,
Свои ошибки и описки —
Небрежность собственной руки.
Не смея предавать огню,
Переплела и в стол закрыла
Себя. И мнится — сохраню
То, что в себе не сохранила.
* * *
На солнце, на снегу, на высоте,
Свободная — на лыжах, на бегу.
Весеннюю угадывая благость,
Я все могу!
Мне все теперь не в тягость.
В затейливой, узорной красоте
Леса прозрачны и гора отлога,
И радостно. И вниз одна дорога
Две линии в подтаявшем снегу.
* * *
Здравствуй, брат мой во хмелю
Бед действительных и мнимых!
Я за то тебя люблю,
Что не муж и не любимый,
Что не родственник, не сват —
Не обходишь стороною.
Чем обижен и богат,
Тем и делишься со мною.
Приезжай, душа моя!
Устремлюсь к тебе на шею,
Нашей близости душевной
От прохожих не тая.
Приезжай, развеем грусть.
Я приму тебя, как брата.
Чем несчастна и богата —
Всем с тобою поделюсь!
* * *
Стрелочник, будочник, чудик,
Странный лесной человек.
День его чист и безлюден,
Ног понапрасну не трудит,
Для преходящих пребудет
Анахоретом вовек.
Давит дорога чумная
Стуком железных колес.
Палочкой тонкой качая,
Будто цветком иван-чая,
Бешеных нас привечает
Он без эмоций и слез.
Вслед не помашет рукою.
Встанет, как ствол недвижим,
Спрятавшись в синюю хвою.
Горнее свойство какое —
Жить в состоянье покоя
Рядом с движеньем чужим.
Б. Ш. Окуджаве
Народ безмолствует.
Дворец
Скучает,
окнами на запад,
Пока свободно и внезапно
Взлететь
пытается
птенец.
Но как себя не поберечь,
И как не пренебречь собою —
Всамделишный
картонный
меч
Уж занесен над головою!
Сквозь тяжесть петербургских штор
Все в мире суетно и ложно...
Упрямый выдумщик,
за что
Вы так талантливы безбожно?
Оркестр печален и бродяч,
Сплин
осени
На город вылит...
Но ваш излюбленный трубач
Мне уши
протрубил
навылет.
Я вся —
ранение и слух.
И боязливости не скрою -
Свободы
обреченный дух
Опять летает надо мною.
1
Мой случайный, восьмичасовой,
Перелетом, проездом, простудой овеянный город,
В непонятной стране, где холмы принимают за горы
И на замковой башне бессменный стоит часовой.
Затихают шаги в глубине коридора домов.
Незнакомая речь обрывается на полуслове...
Город старых дворов и прекрасных условий
Для хранения звуков на красочном слое холстов.
2
Хор мальчиков
Хор мальчиков чужой страны,
С глазами, поднятыми в купол.
Светловолосы и стройны,
Но одиноки вкупе.
Сиянье радужных зрачков...
Но давит тяжестью костёла
Суровость детского костюма
И белизна воротничков.
Заветной святостью бедна,
Близ окон, солнцем опаленных,
Стою — язычница — одна
Среди коленопреклоненных.
Мелодии чужой страны —
Над домом утренние дымы,
Светловолосы, и стройны,
И непереводимы.
3
Музей витража
Потускнели картины, как свет за спиной витража.
Задыхается звук на холодной вершине органа.
В черной раме окна отворилась кровавая рана,
И разбитые стекла дрожат.
Звонкий голос стекла — словно детский надтреснутый голос.
Словно ветер гудит над прозрачной поверхностью вод..
Но прорежется солнце, и кровью наполнится колос,
И над утренней пажитью мальчиков хор запоет.
4
Эльжбета Даугавелене
Кто скажет, что ты дилетант,
Оратай, не ведавший школы?
Да здравствует твой невеселый Н
а вечные веки талант!
Художник, сажай огород,
Пои круглобокие тыквы!
Мы выросли, но не отвыкли
От старых крестьянских забот.
Ты, женщина, славься шитьем
Одежды, любви, древесины!
Для битвы вынашивай сына,
Дoвольствуясь мирным житьем.
Живите землей и травой,
Умением, данным от бога,
И долгая ваша дорога
Предстанет простой и прямой.
И вырастет лес голосов,
И встанут стволы, и повстанцы
Потянутся в медленном танце,
И мальчиков хор запоет.
5
Микалоюс Константинас Чюрленис
Константинас, constanta, прекрасно твое постоянство,
Равномерность движения звезд по незримой оси.
Колокольный удар отзовется на дальней Руси...
Это муза твоя, аскетичная как христианство.
Это муза твоя — это музыка или полет
Легкой кисти, подъятой в привычных руках дирижера:
Взмах — и ляжет на холст голубое сиянье мажора.
Взмах — и мальчиков хор запоет!
* * *
Поверю ли,
что жизнь была одна,
Когда в прошедшем явственно видна
Кинокартины
неправдоподобность?
В той прошлой жизни
правила игры,
А также быта каждую подробность
Определяли гулкие дворы,
Уставленные множеством поленниц.
Безногие сидели на углах
Вдоль улицы,
и празднично сияли
Их солнечные круглые медали,
И нищенство играло на губах.
...А мы играли в фантики.
В Таврическом
(он был кленов и бур)
На островке
пустом и шелестелом
Еще светились мрамором замшелым
Обломыши потемкинских скульптур.
И мы играли в фантики...
В тени подвалов,
влажных и жилых,
В семействах одноклассников моих
Шаляпиным хрипели патефоны...
На солнечной,
любимой стороне
Все фантики
отыгрывались
мне
В той прошлой жизни!
* * *
С. Ц.
Возникло жилье,
откатились вокзалы,
Где плачут и пьют.
Вернулся из армии
мой запоздалый
Приятель и плут.
И встала над ветками
зяблого сада,
Застила мне свет
Такая недавняя тень Ленинграда,
Студенческих лет.
Под сумрачным слоем старинного лака
Пейзаж оживал.
И каждый увидел,
воспел
и оплакал
Собор и канал.
И Книжного Дома высокую башню,
И глобус на ней...
Чем дальше от дома мы едем,
чем дальше,
Тем дом наш видней.
И, стало быть, следует жить
где случилось,
И в том благодать.
Наш путь предначертан,
но высшая милость
Его угадать,
Наш путь предначертан,
и где б мы ни жили,
Над сумраком вод
По темному небу
на солнечном шпиле
Кораблик плывет.
* * *
Ну что же осень? Сверху по листу
Стекают краски — пишет по сырому,
Прозрачная искрится акварель.
Взлетает птица быстро и тревожно.
В руках у первоклассника свирель
Звучит простуженно, протяжно, осторожно.
Мир золотится, как через осколок
Цветной бутылки. Явный перебор
Дождя и охры.
Влажно шелестит
Рисунок свежий, как леса на склонах,
Расчесанные на прямой пробор.
* * *
Я все отдам за жизнь.
Мне тан нужна забота.
О. Мандельштам
Как холодно одной! А хлопоты все те же.
Но где еще зима тягуча, словно Пруст?
Читай, гляди в окно, пускай тебя утешит
Боярышниковый колюче-белый куст.
А впрочем, разбери средь инистого сада,
Где верба, где сирень? Лишь оснеженный склон
Да голый куст на нем без всякого наряда.
Но хочется, чтоб был боярышником он.
Ни сена, ни овец, лишь пунш голубоглазый.
Сквозную ночь зимы сковало льдом на треть.
Читай и не ропщи. Ладонь раскрой над газом.
Хватило бы тепла, чтоб ближнего согреть.
* * *
Чудно в сумерки в парке весеннем:
В скудной зелени елочных лап
Свет фонариков слаб и рассеян,
Свет небесный рассеян и слаб.
Поздний снег на дорожки ложится,
На ступени из каменных плит.
И сосны большекрылая птица
Перепончатой тенью парит.
И такая свобода движенья,
Вольность выбора мыслей и тем...
Суеты, беготни, напряженья
Будто в городе нету совсем.
Будто с позднею этой порошей
Успокоилось все, улеглось,
Будто в веке затейливом, прошлом,
Ты счастливый незанятый гость.
* * *
Свеча догорела, и поздний закат отпылал,
И звезды уплыли, отчалили Рыбы и Лебедь,
Ушли Козерог и Стрелец, и с тобой пополам
Разделим теперь одиночество наше, как хлебец.
Вкуси своей доли — невзрачна она и горька,
Когда на печали твоей до конца настоится.
Но губы сольются, нащупает руку рука,
И звезды вернутся, и заново все повторится.
Непрочная близость — о, хилое наше дитя!
О чем бы ты пело в канун Наступившего года,
Когда б наши предки, вкусив от запретного плода,
Не ведали счастья, друг в друге себя обретя?
* * *
И снова приснится тот дом,
Две-три незначительных фразы,
Глаза закрываю, и сразу
Откуда-то солнечный свет
Ворвется, как поезд трехглазый,
В полярную ночь прямиком.
И снова приснится твой дом.
А утром начнется метель.
Забудется все, заметется.
Какое тут, к дьяволу, солнце,
Когда залепляет глаза
Колючим искрящимся снегом
И слезы становятся льдом!
И даже представить нельзя,
Что где-то под солнечным небом
Есть твой утешительный дом.
Забудется все насовсем.
И привкус печали исчезнет,
И ветер утихнет, и снег
Пойдет равномерней и реже,
И поезд трехглазый прорежет
Полярную тьму за окном.
...И снова приснится твой дом.
* * *
Ах, чудное небо, ей-богу,
над этим классическим Римом!
А. Майков
Ах, чудные страны под этим классическим небом!
Оттай на окошке глазок, и увидишь закат.
И что тебе Рим, и Эллада, и прочая небыль?
И что тебе быль — заскорузлая боль — Ленинград?
Забейся в тулуп и в молчании выйди на форум,
Пройдя криволесье, как рощу коринфских колонн...
Какая тоска повторять вековечные формы
И к мертвым культурам смиренно ходить на поклон!
Взгляни же вокруг на прекрасные земли саами —
У ног стилобатом ложатся крутые снега,
Огни фонарей подымаются в небо столбами,
И сводом на них оперлась зоревая дуга.
А. Ш.
Игра-гаданье в святочные дни
На воске, книгах, на кофейной гуще...
Но что же там мерещится в грядущем?
Поди пойми.
Что светит нам, и как нам дальше быть?
За стенкой влажно кашляет ребенок,
И плачет, и пугается спросонок,
И кашляет, и снова просит пить.
Игра-гаданье — таинство надежд.
Когда тоска, когда давиться впору
И волком выть — нащупаешь, найдешь,
Придумаешь непрочную опору.
Вот так живи, и веруй, и держись.
Не все же злу дано над нами злиться,
Должно же и хорошее случиться.
И сбудется придуманная жизнь!
© 1981 Римма Маркова (Rimma Markova)
Сборник опубликован с любезного разрешения автора
В Стокгольме:
04:48 14 октября 2024 г.
