Максим Прозов

Сборник стихов

«На Шведской Пальме»

«Шведская Пальма» -

сайт русскоязычной

аудитории в Швеции,

своего рода информационное

пространство обо всём

на русском языке.

На шведской пальме я сижу,
Ночами тёмными, читаю,
В тех строчках я себя не нахожу,
Что из себя я представляю?
Быть может твёрдою рукою,
Поставить росчерк там свободно,
Чтобы возродился русский дух,
På jörden svensk och вольготно
Тогда бы я имел все силы там,
С моею скользкою харизмой,
Но к сожаленью мил мне стал развод
С моей натруженной отчизной.
Понятно стал я чуточку не тем,
Кем был я в прошлой русской жизни.
Быть может падший ангел
Снизошёл мне в огород,
В обличье нигилизма
Jag sitter här på svensk palm
Ночами долгими читаю,
Допустим, там себя я нахожу,
Но ничего не представляю.

Нетронутая чашка

Сегодня я проснулся в фаянсовой рубашке
Какое чудо, боже мой, как раз
Под цвет моей вечерней чашки.
Вот если эту чашу мне наполнить
Доверху терпением,
Какое получилось бы вино
В мой предстоящий день рождения
Созвал бы я друзей
На званый пир,
Петь песни танцевать и веселиться,
Как жаль, что это было лишь во сне,
И не пришлось тогда напиться.
Сегодня я проснулся
В фаянсовой рубашке,
Стоит на месте как всегда,
Моя нетронутая чашка

Счастье

Сегодня счастье вдруг приснилось мне,
Разрывая одиночества порочный круг
И с придыханием дыша,
Что прижимаю я к груди, родного малыша
В далёкой стороне.
- Мой милый, я ни кого так не любил.
Слова из уст моих сходили.
- Весь белый свет мне без тебя не мил.
Как будто мною ангелы руководили.
И женщину я видел рядом там с собою,
Она рисунки рисовала,
Будто говоря со мною
Безмолвной непонятною канвою,
Чужой сад видел с урожаем помидор
И длинною теплицей.
На чём хотела устремить
Моё внимание и взор,
Та непонятная девица.
Проснулся я, и набожно крестясь,
Заплакал горькою слезою:
- О Господи, ну что же за напасть?
- О Боже мой приснится же такое?

Ностальгия

Степь моя ковыльная,
Степь моя былинная,
Стала ты мне ближе и родней,
Унесу с собою я песню журавлиную,
Стороны сторонушки моей.
Эх, ты голова моя
Садовая головушка
Расплескалось горюшко в душе,
Буду я с тобою скоро
Милая зазнобушка,
Если смерть не скосит
На мудрёном жизни вираже
У ручья с рябиной
Погрущу тайком,
Растревожу душу
Вешним ветерком

В синеве рассветной

В синеве рассветной
С милою вдвоём
Заплутаем в счастье
С молодым вином.
И в хмельной той песне,
В ромашках на лугу,
Растворю три слова,
Я тебя люблю
Сторона моя сторонка,
Родимая моя ты сторона,
Увижу ли тебя на этом свете,
А может лишь на том,
Когда закроются глаза.

Просто тоска

Купалась в озере моя звезда,
В рассветной шири
Плыл лиловый бриз,
Звёзды с неба падают всегда,
Полечу и я звездою
Скоро вниз.
Может кто – то там другой, не я
На волнах качаясь
Взглянет ввысь,
Смертью белою подкралася зима,
Да надежды так и не сбылись.
Полететь бы птицей
В милые края
Самоцветов и родных берёз
Видимо не скоро окажусь там я,
Поживём родимые немного врозь.
Купалась в озере моя звезда,
В рассветной шири
Плыл лиловый бриз,
А звёзды с неба падали всегда,
Полечу и я
Звездою скоро вниз.

Адмирал Колчак


Историей киноэкрана задуман верный шаг,
Где снова рвётся в бой столь дерзкий
Адмирал Колчак,
Забвения, смерти, нищеты,
Всегда хватало на Руси,
То опускался от поражений,
То снова поднимался её флаг.
И чтобы освятить примером
Доблести заблудшие умы,
Как во Христе явился нам
Адмирал Колчак.
Так!!! Желает Адмирал Колчак.
Сквозь смотровые щели
Турелей судовых мортир,
Со временем сверяя шаг,
Командой «пли» он осеняет мир,
Так!!! Желает Адмирал Колчак.
Под зуммер переборок,
Пучину волн поправ,
И нет трусливых недомолвок -
На полный ход поставлен телеграф,
Так!!! Желает Адмирал Колчак.
Приняв Февральское восстание,
Но с верою в победу
И в русское оружие на устах,
Отодвинув пораженья мрак,
Семью он миру отдал на закланье,
Сам, оставаясь в стременах.
Так!!! Желает Адмирал Колчак.
Недолгий был расцвет
Моих сибирских городов -
Его Верховных ставок,
За чистую монету болтунов,
Стал большевистский нам припадок.
Так!!! Предвидел Адмирал Колчак.
Так!!! Желает Адмирал Колчак.

Реквием

Склоните головы перед поэтом,
Ушедшим в мир иной,
В те времена,
Когда Великий Грибоедов,
Растерзан был толпой,
Но чтобы сгладить оправданье
Дикости той край,
Алмаз Шах преподнёс
Хозрев – Мирзе.
Так дёшево оценил царь Николай,
Поэта миссию в далёкой стороне.
Но вот и проросли сегодня
Ростки того алмаза,
Под взрывы метрополитенов
И кварталов городов
С экстазом женщин - шахидок
С горного Кавказа.
В то утро девочка одна
Спешила в школу,
Да видно так спешила,
Что пирожок в свой ранец положила,
А вот тетрадку,
Что была под ним, забыла.
И вот уже сидя в вагоне электрички,
Решила она скушать пирожок,
А слёзки от досады были ей водичкой.
Но видимо, совсем не ведом страх,
Тем женщинам кавказского создания
Коль смерть под юбкой носят с аллахом в головах,
А не предначертанное им
Природой мироздание
Сегодня кто заплатит нам
За тот огонь геенны,
Когда известная исламская семья,
Становится врагом неверных?
Такая участь ожидает и меня,
Инкогнито - поэта
В народной массе,
Испить ту чашу равнодушия сполна,
Бесформенной и жидкой ипостаси.
Понятно, что, Великие ушли
Артисты непревзойдённого таланта,
Так что же остаётся нам тогда?
Сподвижникам ушедших навсегда
Писателей, поэтов,
Копать могилу олигархам?
Или для себя?
Чтобы не рожала русская земля
Чванливых и трусливых царей и президентов.
Так чем же отличается тот царь Николай
От нынешнего Михаила?
Досадою как бес в ребро
Меня с подвигло,
Хотя бы тем, что тот взял дань тогда,
А этот отдаёт пять миллиардов евро.

Русский Sävast / Русский Сэваст

Скажу вам честно иногда
Пейзаж здесь выглядит неброско.
Как в деревенской дымке встарь,
В лесу столпились в хоровод берёзки.
На шведской росстани стою,
Что Сэвастом зовётся.
О как мила мне в моём
Русском сердце эта глухомань,
Что памятью прошедших лет
Так звонко отдаётся.
Как мил закат мне
Этих зорей тихих,
Болотных гатей и лесных щедрот,
Когда в известном всем нам фильме,
С тревогой обронил Федот,
Когда горланя под гитару на английском,
В родной далёкой стороне,
Не думал я, что предстоит мне петь молитвы,
На непонятном шведском языке.
Здесь рано солнышко встаёт над лесом,
Скрипучих сосен исполинский лик.
Как благодарен я судьбе, но больше Богу,
За это счастье продолжающийся миг.

Пилигрим

Градация трёх важных для меня стихий,
Накрыло волнами моё сознание:
Стихии памяти, надежды и разочарования.
В той первой памяти стихии,
Конечно, был мой дом,
Пусть неудобный, неуютный,
Но с радостной грустинкой
Жилось в нём.
Соседских комнат, как мирок
Дворцовых спален,
Бутылки, запах водки,
Пьяный закуток.
Потом в ладошке карамель в обёртке,
- Ты не слушай нас сынок.
Пытливый строгий взгляд сестрёнок,
Ребячества шумливый стан,
Короче стал взрослеть почти с пелёнок,
Пока мать заработает на щи.
Как убегал к ней как котёнок,
На грейферный её цементный кран,
Свободным рос, как ветра в поле не ищи.
И угораздило потом такое,
Расправив крылья птицею в ночи,
Не ведая ни страха и ни боли,
Скитаясь по морям, по - волчьи воя,
Пытаясь заработать хоть чуть чуть
Побольше, чем на щи.
Но вот, пришла пора надежды,
В душе пел Марк Бернес
Любовь явилась мне в костюме Евы
И я в ней растворился весь.
Но в той любви,
Создать любовный треугольник,
Не получилось у меня,
Поскольку сам жил как раскольник,
Смотря на умного,
Но очень ординарного отца.
В коротком времени материального достатка,
Как – то поутихло горюшко души,
В семейственной тиши вселенского порядка,
Примерил я хозяйственные сапоги.
А на работе вновь проблемы,
Задержки заработанной платы и совсем неплатежи.
В стране быдлячъего покоя,
Где плюнут в душу
И вытрут, мордой сапоги
И радовался я, на изумление гостей взирая,
Что чем – то я их удивил,
Поставив крышу из досок сарая

И краденых стропил.
Ну а народец мой послушный,
Чужую жизнь, пытаясь разглядеть
В дверной глазок,
Так и не открыл ту дверь,
На перестройках разрывая себе душу,
Потом и вовсе,
Забился в угол как сурок.
Потом закончилась война
Чеченской грязи,
Чекистским росчерком пера,
Размашисто и делово,
Как радовались на Руси тогда
И мы и новые вельможи, князи,
Не думая, что многих потеряем мы ещё.
За это,
Неслышной поступью вошла война
В наш дом и в наши города,
В хиджабе, сошедшая из минарета.
Забыв в дороговизне про своих детей,
Кормить мы стали собственных князей.
Под вопли коммунистов,
Смердячего воззвания,
На Красной площади стоит вигвам,
Звериного очарования.
И орды атеистов берегут тот храм
Утраченного сознания.
От падали веков,
Народной той напасти,
Лишь раздвоение умов,
Как символ двоевластия.
А нынешние господа,
Ведут мою страну к великому расколу,
Что рану разочарования,
Залечит навсегда, путь пилигрима
- далёкого скитания
К неземному дому.
А здесь никто и не оценит
Трудовую поступь никогда,
Имеющую вид лишь
Лишь штрихпунктирного порядка
И что мне предстоит испить до дна
Ту чашу равнодушия и национального упадка.
Пришёл из газовой артели чебурашка,
Но почему - то всем не стало
Сытно и тепло,
То в школьную тетрадку залезет промокашкой,
То Сколково канзасским янкам,
Строить припекло.
- А что ребята, эко диво?
Поднимем штат Канзас


И Менделеевых американского пошиба,
Возьмём себе в запас.
Хотя лишь руку протяни
И окунёшься в страны
Скандинавского достатка,
Устройства жизни и порядка
И разных технологий новизны.
Так вымирает и спивается народец на Руси,
Вогнав себя в колодец
Преисподней сатаны,
Поверив в близость рая,
Но так и не поставив
Крыши своего сарая
От осадков с небеси.
Пришли мы все к компьютерному раю,
На пол дороге, пол пути,
А только выйдешь из своего сарая,
Глядь, как и раньше ветры воют,
Обдувая покосившиеся нужники.
Так кто мы есть?
Почившие в эпикурейском статусе своём,
С красивым словом – эбореи?
Или как чья - то спесь,
В расшитом ракурсе потёмкинском - плебеи
Вот и живём мы как в бреду,
За зверства над семьёй
Последнего монарха,
Удел народа кануть в безвременье, пустоту,
Взойдём мы все на плаху.
Уйдем как майя или инки,
Взирая на столь древние картинки,
Блеща своим умом,
Озлобленным лишь на себя народом,
Так и не покаявшись на паперти,
Пред всемогущим Богом.
И видно не разжечь уже огня
У очага родных селений
И одиноких тынов,
Война, война, гражданская война
Идёт в умах отчаявшихся навсегда,
Бродяг и русских пилигримов.

Мечты


Когда бы заиметь мне фарисейство,
Всю жизнь свою начать сначала
Тогда моё натруженное сердце,
Мольбою ныть бы перестало,
Тогда великое терпенье,
Распятой, загнанной души,
Не омрачится сожаленьем,
В скрижалях памяти беды,
Когда великое коварство,
Любовь и ненависть и боль,
Ещё не омрачит родник,
Души неясной, души не тронутой,
Как в хворь,
О если бы иметь мне отвращение,
Чтобы пуд соли своей не съедать,
Возможно ль искупить мне избавленье,
Души пронзённой благодать?

Ода «Божья коровка»

посвящается Жанне Бичевской

на стихи ее песен,

благоговейного творчества и таланта

Над православной верой мирозданья,
Из тьмы веков и яростных годин,
Явилась нам от господа послание,
Лик светлой Жанны – менестрельный херувим
Когда в лазоревой степи,
Я словно слышу сабель звон,
И стук копыт,
И чувствую, что будто под моим георгиевским крестом,
Вот - вот израненное сердце замолчит,
Я вижу, как развёрзлись небеса,
Что над убитою казачкой,
И мечется, вскипает Тихий Дон,
В дыму войны гражданской плача,
Как мил мне образ тех людей,
Григория Мелехова, Аксиньи,
Как из простых казачьих куреней,
Да под хоругви встала вся Россия,
Себя я вижу в строю кадетских корпусов,
А Государь земли моей многострадальной,
С присягою возводит всех нас,
В звания юнкеров,
А в синем небе птицы, птицы вьются,
Перебивая звон колоколов,
Не думали ребята,
Что скоро предстоит проститься,
Занять вместилища гробов.
В шрапнельной вызженой степи,
В пристанище волхвов,
Как будто с неба гром,
Несётся ввысь,
Коней осёдланных табун -
Резвых скакунов,
Едва заслышав чей то смертный стон,
Да светит месяц -
Золотой кавун.
А утром снова тишина,
Кузнечиков трезвон,
Но даже слышно в нём,
Как божья коровка упала,
На чей - то золотой погон.

«Зачем?»

Красы берёз не стало меньше,
Краса России лишь немного отцвела,
И в красоте косметики нездешней,
Стоят церква, молчат их купола,
Что ждёт тебя великая Мамаша?
Здесь в двадцатьпервовечной синеве,
Хотя давно ты не мамашей,
А мачехою стала мне,
Да как же эту грешницу нам не любить,
И как же быть неверным ей,
До самого конца,
Когда такой неизгладимый след,
В душе остался навсегда,
О вы великие творенья,
Так милой мне Есенинской поры,
Не потревожу свет ваш незабвенный,
И не упасть стихом своим,
На след ваш,
В догмах суеты,
Всё так же мил мне плачь тальянки,
Что иногда я слышу над рекой,
В ядрёной и пахучей русской баньке,
Я как и раньше обретаю блаженство духа,
И томления покой,
Во все года и лихолетья,
Вопрос стоит передо мной:
Зачем? Ответь же мне великая мамаша,
Так долго и ненужно ты глумишься

Над собой?

Два брата

В лесном краю Эльзаса, а может Лотарингии,
Там, где мирно протекает река Рур,
Жили как – то там два брата,
В своей фольксдойче – глубинке,
И имена они носили Ганс и Курт.
Потом была зондеркоманда,
Немецких маршей барабанный бой
И поняли они, что без пяти минут солдаты
Что в рекруты ведут их на убой.
Печать со свастикой на кумачовых стягах,
В мундирах чёрных офицерский сброд,
Что уготована им участь всех варягов,
Отправится за смертью на восточный фронт.
Понятно, что восточный фронт уже так близко,
К чему весь этот маскарад?
Зачем бронетранспортёр встал обелиском,
С шеренгою солдат?
Вдруг гауптман из люка вылезает,
Со шмайсером наперевес,
И громко зычно зазывая,
Орёт он на весь лес:
«Кто хочет фюреру служить в войсках СС».
По рядам из новобранцев,
Кривотолки, от ужаса холодный пот,
Посовещались тихо и умолкли
И ни кто не сделал шаг вперёд.
- А ну ка рассчитаться всем по пять,
Что смотрите как волки?
За фюрера все будем умирать.
Четвёртым Ганс был в той пятёрке,
Но Курту меньше повезло,
И по колонне пятых как распятых,
Свинцом из жерла пулемётов залило.
- Последний раз я повторяю,
Кто хочет послужить в войсках СС?
Все поняли, решается судьба
У самой жизни края
И содрогнулся лес, от того шага замирая,
А вороны добычу примечая,
С деревьев взмыли до небес.
А чуть пораньше, был такой сюжет военный
В строю, в шеренге, состоящей из конвоя пленных,
Облаянных немецким псом,
Шли два другие русских брата здоровенных,
Один был наречён Иваном, а другой Петром.
Уж день был близок на исходе,
И солнышко сошло с небес,
Как вдруг две тени отделились от конвоя,
И побежали в близлежащий лес.
Но видно поздно клацнули затворы,
От выстрелов слетевших веток рой,
Бежали от неволи два героя,
Спасённые родной землёй. -
Бежим братушка, вот пригорок,
Попробуем добраться до небес,
Потом, потом, без лишних разговоров,
Так помоги же нам, наш русский лес.
Один хромал, но твёрдо мерил расстояние,
На ветку опираясь как на трость.
Но летний, тёплый ливень был на их сознании,
Хоть даже лил промозглый и осенний дождь.
Но как бывает на пороге собственного рая,
Они шагнули наугад,
Печать своей судьбы, не сознавая,
В родной, блокадный Ленинград.
Но короток был с ними разговор душевный,
О жизни их извне,
Допрос с пристрастием им был отменный,
В за стеночках НКВД.
Один брат получил штрафбат,
Другой холодный пол,
От пули с комиссарского ТТ.
А чуть по - позже к горам Кавказа,
Плотнее прижимаясь,
В строю дивизии Эдельвейс,
Вокруг себя по - волчьи озираясь,
Смотрел в свой снайперский прицел,
Какой – то унтер – офицер СС.
Тем людям и тому сословию,
Заранее историей был предначертан срок,
Крестом железным будет вам могила
И успокойся, наконец, стрелок.
Но вот уже затвор, для смерти отведя,
Оцепенел он, вдаль, взирая,
И дрогнула рука, как будто бы открылись двери рая
И отступил проклятый сатана.
Сквозь призмы оптики взирая,
Не веря собственным глазам,
Он встретился с глазами брата, его лицом
И память всколыхнулась к тем годам.
Первый раз он в жизни промахнулся,
Опорожнив своей винтовки ствол,
В стоящий рядом с ним берёзы ствол,
Чтобы другим не суждено было закончить,
Его мираж, а может сон.
Тем временем Иван, пыхтя цигаркой делово,
Патронтаж свой набивая,
Залёг поглубже, в свой блиндаж,
О пролетевшей смерти размышляя.
Но только ночь спустилась к тем горам,
Накрыв туманом облаков бойницы,
Немецкий егерь - перебежчик выше к нам,
В расположение тыловых постов,
Что укрепились вереницей.
Он выдал всех, расположенье войск
И снайперской своей егерь – команды,
Поскольку с фотографий брата,
На него уже смотрел Иван,
Без всякой пафосной на то бравады
Как будто с плеч сорвался мост,
Тяжёлой памяти, раздумий и обмана
И встретились они глаза в глаза,
Барьер свой языковый, преодолевая,
Я не был там, но может даже потекла слеза,
Родства манеры сопоставляя.
Потом была победа, залпы и салюты,
Где то в лесах Эльзаса встретились они,
В кругу немецкого уюта,
С солдатом русского штрафбата,
В обличии расстрелянного Курта.
Потом всё стало по своим местам,
Железный занавес всё обозначил.
И выпало на долю Ганса строить храм,
В противовес Ивану, что по - человечьи
Жить так и не начал.
Ещё встречались они может раза два,
Края отдёрнув железной занавески и обмана,
И вечные костры как похоронные повестки,
Встречали их тогда,
У самого подножия Мамаева – Кургана.
Потом всё так же пили за победу,
Вспоминали Курта и Петра,
В зловонной тишине барачного уюта.
О Боже мой как стало стыдно за себя тогда,
Что не оправдал надежд победного салюта.

«Оюшко казаче»

В расстрелянных я сумерках сижу,
Былинного сознания.
Кто я? Зачем я здесь?
Так разъедает душу червь,
Ничтожного терзания.
Что есть любовь?
Всего лишь львиный рык,
Столь жадной тленной плоти.
Прости меня судьба,
Что рано слишком,
Я рассуждаю как старик,
У жизни на излёте.
В плену полярной ночи,
У кромки берегов озёр,
Болотной пасти,
Остановить пришлось свой бег,
Как постаревший мерин,
Гнедой вороной масти.
Я помню времена,
Когда питался сладкою травою,
И не спешил хозяин мой тогда,
Взнуздать и оседлать меня,
Столь молодецкой удалью лихою.
Когда в лазоревой степи,
Мы уходили с ним в ночное,
Да низко в пояс кланялись лесные травы нам,
Отягощенные росою.
Пришла война,
И кровь с казачьей шашки на мои бока,
Стекала целою рекою,
Но закусив покрепче удила,
Не раз я с поля боя, выносил его стрелою.
Прости меня мой ласковый и добрый друг,
Что не услышал пули свист,
Что называется шальною
И не сорвался с места в рысь,
Застигнутой бедою.
С меня упал он как дитя,
В объятия трав, с горькой беленою,
А ветры Дона, плача и скорбя,
Как саваном его накрыли,
С буйною головою.
А где – то в васильково – синей вышине,
Господь уже разверз свои объятия,
И покатились по земле,
Мирские стоны, молитвы и проклятья.
Что же касается меня?
То жизнь свою сподобил я по – волчьи воя,
Болтались на ветру без дела стремена,
Да вожжи путались стреножить норовя,
Когда бежал я к водопою,
Но на пути моём забрезжил вдруг рассвет,
Борясь с постылою луною,
Остановил мой бег хороший человек,
Своею доброю рукою.
Настало время и моё,
Сказать чем жил я?
Что на душе я прячу?
Напрасно не тревожьтесь за меня,
И борозды чужой, своим копытом я,
Не обозначу.

© Максим Прозов (Maxim Prozov)
Опубликовано с любезного разрешения автора